Элевсинские мистерии
Шрифт:
Кипящее в погребе вино показывает Диониса-Плутона в стихии огня — это цель мистерии. Яйцо, которое перескакивает период высиживания, есть пасхальное яйцо первоначала, подвергнутое ускоренному развитию таинства. Ласка посвящена Артемиде, которая стоит перед воротами, а потом, уже как Геката, открывает за воротами в Первой оргии мистерию смерти, приводящую в конце к Зевсу Мэлихию, или Плутону, — подземной змее. Собака — животное Гекаты, а именно эта богиня изгоняет чувственность в образе голого лягушонка; в Элевсине под конец Первой оргии иерофант пил разбавленный сок аконита, укрощающий чувственное возбуждение. Таким же средством — латуком — питается и огородник, промежуточный хозяин осла, к которому из-за дождя завернул почтенный владелец винных погребов. Знаки, которые
Огородник, купивший осла из Мельникова наследства, выращивает один только латук. Тщетно ждет он зерна, вина и масла от почтенного землевладельца Диониса, что вместе с тремя сыновьями гибнет от злодейств соседа Гадеса.
На обратном пути из той усадьбы римский легионер пытается отнять осла и бьет огородника жезлом. Тот в рукопашной одолевает противника, валит его наземь и, забрав солдатский меч, уезжает. В лачуге у приятеля он сам прячется в какую-то корзинку с крышкой, осла же затаскивают на второй этаж. Через два дня ликторы являются в этот дом и безуспешно его обыскивают. Но перед уходом они так бурно спорят с солдатами, что осел от любопытства выглядывает в окошко. Длинноухая тень падает под ноги легионерам, так что все раскрывается. Огородника ждет скорая казнь, а осел попадает на военную службу (IX.39–42). Тень указывает на лобный лотос, корзинка и меч — на горловой.
Солдат со своим новым оруженосцем приходит в городок, где случается такая история. Домохозяин, человек пожилой, богатый, был в отъезде, оставив дома вторую, молодую жену и сыновей. Имея собственного двенадцатилетнего сына, женщина влюбляется в семнадцатилетнего пасынка (Афродита в Адониса), но взаимности не находит и решает отравить юношу. Услужливый раб добывает у старика врача яд и наливает в бокал с вином — для юноши; однако двенадцатилетнии мальчик, сын коварной матроны, приходит с утренних занятий и, выпив отравленное вино, умирает. Его кладут в саркофаг в фамильном склепе. Перед городским судом жена обвиняет пасынка в братоубийстве. Раб выступает главным свидетелем. Только один из сенаторов не ополчается предвзято против юноши, тот самый врач, который за сто золотых в мешочке с печатью продал рабу яд. Он-то и предотвращает смертный приговор, рассказав, как было дело: у него возникло подозрение, что замышляется какое-то преступление, и вместо яда он продал снотворное, действие которого должно теперь прекратиться, так что пусть судьи, мол, проверят саркофаг. Вернувшийся тем временем отец сам поднимает крышку — и тотчас мальчик открывает глаза. Жену сжигают [в русском переводе (Х.12): "мачеху осуждают на вечное изгнание". — Н.Ф.], раба пригвождают к кресту (Х.1 —12). Полный страстной путь.
Богатый отец, семнадцати- и двенадцатилетний сын соответствуют тому триединому Дионису, который в таинствах обнимает все возрасты. Его мистическое седалище — сердечный лотос, а в ипостаси Плутона — еще и лотос над солнечным сплетением.
Римский наместник (Дионис) развлекается диони-сийской склонностью осла Луция к неразбавленному вину и покупает нашего героя за цену вчетверо выше обычной. Теперь подготовлен и нижний, четырехлепестковый лотос. Это действо всесторонне отражает Вторую оргию.
Как изложено выше, у каждого бога-участника есть свое место в человеческом теле: Афина властвует в голове, Артемида — в области гортани, Гера — в совокупном облике, Деметра — в желудке и кишечнике, а Исида-Афродита-Персефона — в органах воспроизведения и обновления, в гениталиях. Осел — это тело, наместник Тиаз — дух.
На рассвете над морем у Кенхрея "золотой осел" Луций созерцает богиню, а затем встречает процессию Исиды с масками всех персонажей своих приключений, даже со знаками — яйцом, факелом и серой. И вот жрец-предводитель протягивает животному венок из первых роз; сжевав его, Луций вновь обретает человеческий облик. Жрец тотчас велит накинуть на нагого юношу белые одежды (XI.3—15). Для Четвертой оргии отсюда следует: 'заключительная процессия всех участников, человеческий облик как смыслообразующий центр и белая одежда, которая была и в Элевсине.
X
Солдат, владелец осла Луция, направляется курьером в Рим к важному начальнику и в Коринфе продает осла неженатым братьям — кондитеру и повару, рабам наместника провинции Ахайи, по имени Тиаз ("дио-нисийское праздничное шествие"). Осел с человечьим аппетитом поедает приносимые братьями домой лакомства. Братья же обвиняют один другого в краже и прямо-таки готовы затеять смертельную распрю, подобно сыновьям Эдипа Этеоклу и Полинику, которые убили друг друга. Но до смертоубийства кондитер и повар не доходят, вовремя обнаружив человеческие причуды осла; развеселившийся зрелищем пирующего осла, их хозяин Тиаз дает ему еще и вина и учит разным штукам. Кроме того, он делает осла своим личным верховым животным. Как прежде Харита вместе с Луцием являла образ "девы в триумфе верхом на осле" (VII. 13), так и здесь мы видим императорского наместника, въезжающего на осле в Коринф (Х.18).
Благородная дама влюбляется в осла и берет его напрокат у Тиазова вольноотпущенника — этакая вторая Пасифая, мать Минотавра (Х.19). Узнав об этом, Тиаз велит, чтобы Луций публично проделал это же в театре с преступной убийцей, осужденной на съедение зверям.
Сперва в театре представляют Париса на Идейской горе: он выбирает прекраснейшую из трех богинь — Геры, Афины и Афродиты; при этом белых коз "вызолотили" вином, в которое подмешали для желтизны шафран (Х.34). Луцию удается сбежать до того, как приходит его черед идти на сцену, где, как он опасается, на него кинутся хищные звери. В гавани Кенхрея он на рассвете видит над морем богиню Исиду, сулящую ему скорое избавление от ослиного облика (XI. 5).
Тиаз — одновременно Дионис и иерофант, театр — Телестерион. Золотые козы, уже под знаком Козерога, подают намек на свет Элизия (в знаке Стрельца).
Элевсинские мистерии учитывают духовную метаморфозу эпох. До их установления в XVI веке до Р.Х. посвящение в Средиземноморье носило экстатический характер, используя прежде всего танец, и проходило обычно под знаком одной-единственной богини, которую мы вслед за Гомером зовем Афродитой, а более обобщенно — Астартой-Остарой. Элевсин сгладил формы, привнес в действо хладнокровие и на место одной богини поставил триединство — Афродиту, Геру и Афину. Случилось это, вероятно, непосредственно при установлении таинств или максимум через три сотни лет, как подсказывает мифический фон Гомеровой "Илиады". Духовная перестройка была настолько серьезна и глубока, что спустя три с лишним тысячи лет нам трудно сказать, какие изменения стоило бы предпринять ныне.
За почти две тысячи лет существования Элевсиний не было никаких духовных изменений, которые можно было бы прочесть по звездам. Все это время исходили из того, что в день рождения Афродиты (24 апреля) над солнцем стоит созвездие Близнецов, как было в начале II тысячелетия, а в октябре все время искали над солнцем Стрельца, даже когда эта констелляция давным-давно сдвинулась на ноябрь. Когда в 396 году Элевсинии угасли, Близнецы и солнце соседствовали в конце мая, теперь же это имеет место в июле. Оставить подобные факты без внимания никак нельзя.
В эпоху, религиозную суть которой образует христианство, и в той части мира, где оно распространено, греческие мифы как ипостаси ступеней развития уже непонятны; скорее, осмысляется новое: родственные по характеру образы библейского Апокалипсиса. Там Вседержитель-Творец тоже является в окружении двадцати четырех старцев и "животных" — льва, тельца, человека (Водолей) и орла (вместо Скорпиона), то есть в окружении древнего небесного Зодиака. Первые шаги углубления, или таинства, опять-таки и здесь Ведут нас к Водолею — у древних греков это был Посейдон со своим юношеским отражением Хрисаором ("златомечем"). В Апокалипсисе они стали "Сыном Человеческим", голос которого был "как шум вод многих", а "из уст Его выходил острый с обеих сторон меч" (1:13–16).