Эльфы, топор и все остальное

Шепельский Евгений Александрович

О… Олник! Он что-то рассказывал своим; руки мелькали в воздухе, как лопасти ветряка.

Судьба, позволь, я расцелую тебя в обе щеки: ты послала мне шанс, единственную надежду. Пусть она слегка навеселе, и мозгов у нее не густо, но эта надежда — последняя наша надежда, во как!.. Да обрати ты на нас внимание, отщепенец!

Когда наша кавалькада приблизилась к гномам, те отступили на обочину. Олник и не думал глядеть на нас: ему не часто случалось бывать в центре внимания, а уж чтобы его взахлеб слушали соплеменники, такого, наверное, не было отродясь. Он не говорил — пел, паря на крыльях восторга и впитывая

всеобщий интерес к своей персоне.

Трепач!

Я уставился на него и громко закашлял.

Бывший напарник мазнул по мне взглядом и застыл, распахнув рот. Потом он увидел Крессинду и спал с лица, став белей снега в горах. К счастью, у него хватило ума не вскрикнуть (Крессинда, хвала богам, не вскрикнула тоже). Мы проехали мимо и начали спускаться к полю Хотта, к стану, что широко раскинулся вдоль стен города, одним краем упираясь в обрывистый берег Мелонии. На затянутом дымкой горизонте проступали какие-то темные размытые пятна.

Армия арконийских фундаменталистов начинала разворачиваться на поле Хотта.

Лагеря фракций встретили нас истеричным лаем собак, запахом дыма и… страха. Уж поверьте, эту субстанцию я ощущаю за мили. Я чую ее носом, затылком, и разными другими частями тела. Так обучены варвары Джарси.

По меньшей мере половина войск Фрайтора, собравшихся у стен Сэлиджии, ожидала неминуемого поражения.

Палатки и шатры каждой из фракций стояли отдельно, словно невзначай отгородившись друг от друга рядами телег и фургонов. Опоясать лагеря рвами, насыпать валы времени, очевидно, не хватило, но и без того было ясно, что в расположении войск Фрайтора кроме страха царит еще взаимная ненависть.

— Кого везете? Стой!

Мой конь перешел с тряской рыси на шаг.

— А тебе что за дело, умник? — отозвался белобрысый.

— Мы патруль барона Кракелюра!

— Ну и что? А мы — церковная гвардия архипрелата Багдбора! Над нами благословение Чоза!

— Мы тоже благословлены на добрые дела!

— И что? Бог ближе к тем, кто ему служит напрямую, умник! Гадючьему сыну привет!

Я оторвал взгляд от истоптанной копытами земли: гвардейцев окружили конники в тяжелой броне. На левой руке каждого белая повязка — чтобы различали своих, очевидно. Недобрый взгляд был у людей барона, даже, я бы сказал, злой. И еще: их было примерно в два раза больше.

— Я передам привет, — сказал командир баронского патруля — смурной мужик лет сорока. Видимо, он был умнее, раз решил не спорить, чей отряд ближе к богу. Он окинул взглядом гвардейцев церкви и, клянусь вам, слегка мне кивнул!

Да нет, не может быть, показалось!

— Ну, так кого везете?

Гвардейцы начали переглядываться. Они были в меньшинстве.

— Так, мародеров… — нехотя ответил белобрысый.

Я услышал, как зарычала — именно зарычала — Крессинда.

Глупая ложь. Мародеров принято вешать на месте.

Люди барона Кракелюра испытали волнение: чуть заметное, но я его уловил. Смурной дядька начал приподнимать левую руку, чтобы — я в этом не сомневался! — дать приказ нас отбить, но в уши ударил стук копыт, и откуда-то сбоку багровой тучей налетел новый отряд церковной гвардии.

Взрыкивая, как стая псов, которую отогнали от лавки мясника, патрульные барона Кракелюра освободили дорогу. Мы продолжили путь под охраной человек сорока, если не больше. Нас везли уже не на рысях, а размеренно, как богатый подарок невесте, и мне это не нравилось. Между властными партиями Фрайтора велась какая-то странная игра, в правила которой я не был посвящен. Выражаясь метафорически, в лагере явственно тянуло дохлой крысой.

Там и тут вдруг затрубили горны, затрещали барабаны. В другой раз я бы сказал, что войска готовятся к битве, но нынешний случай был иным: войска готовились к поражению.

Гномья артель «Огнем и мечем» была на переднем крае — видимо, гномы прибыли позже всех армий, когда все приличные места были уже заняты. Издалека гномьи палатки из небеленого полотна напоминали приземистые грибы-поганки. Плечистые бородачи суетились, доставали что-то из ящиков, лежавших возле крытых фургонов. Глиняные бутылки с уракамбасом, не иначе. Другие (за их спинами блестели секиры) расхватывали прямоугольные плетеные щиты. Ага, один мечет бутылку — другой прикрывает. Времена громких сражений, в которых участвовали гномы, давно миновали, но при случае вырвавшиеся из-под гнета матриархата бородачи могли показать боевую удаль.

Рискуя свернуть себе шею, я разглядел их дымовальную машину — обшитое листами вороненого железа чудище, похожее на небольшой приземистый корабль о шести парах сплошных деревянных колес. Они были словно врезаны в обшивку, которая опускалась до самой земли. Передняя труба кашляла в небо хлопьями черного дыма. Двое гномов, упираясь ногами в железные скобы, застыли на самой верхотуре средней трубы, с интересом глядя в ее нутро. Рисковые малые не стеснялись того, что ветер треплет и задирает их килты. Нижнего белья они не носили, и я возблагодарил Небо за то, что нахожусь слишком далеко, чтобы разглядеть подробности их анатомии.

Со стороны реки послышался размеренный глубокий грохот, от которого моя лошадь сбилась с шага: степняки из Мармары выводили в поле элефантов.

Эти лопоухие зверюги, покрытые коричневато-красной косматой шерстью, были в два слоновьих роста, с неестественно длинными даже для их тела ногами. Их выпуклые, окруженные сеткой морщинистой кожи глаза напоминали сгустки живого янтаря, а желто-коричневые, прямые, окованные медными кольцами бивни имели длину корабельной мачты.

Элефанты шагали неспешно и величаво, как бы в полудреме, но я знал, что эти адские махины легко пустить в бег, а разогнав — очень сложно остановить. Эта огромная страшная сила сомнет любую фалангу, разметает любую конницу.

Передний элефант — вожак — поравнялся с нами. Пыхнуло жаром, будто отворили печную заслонку, в ноздри ударил острый запах мускуса. Вожак поднял толстый морщинистый хобот, обнюхал мою лошадь со звуком, с каким воронка смерча всасывает в себя воду из озера, и визгливо мяукнул.

Наши лошади заржали, сбились с шага.

Я вспомнил кое-какие подробности об элефантах: по прихоти своей анатомии, они не могут издавать трубные слоновьи звуки, но лишь нечто, отдаленно похожее на весенний мяв кота, легкое посвистывание и писк. Мудрецы говорят, что основная долятакого писка приходится на уровень, недоступный слуху человека. Зато элефанты и, скажем, собаки его отлично воспринимают. Вот почему псы так бесились, сбившись в стаю на окраине стана.