Эликсир князя Собакина
Шрифт:
Подпись, дата».
Впрочем, некоторые из особо приближенных к мэру писали оба диктанта.
— Да, небось, в те годы библиотека процветала, — заметил Савицкий.
— Ничего подобного! Ни библиотека, ни интеллигенция от этого триумфа орфографии ничего не выиграли. Даже наоборот. Сначала нас выселили из центра, а когда Кипяченого убили, то о культуре никто и слышать не хотел. Как только заговоришь с кем-нибудь о возвращении культурных ценностей, он тебе сразу: кипяченые времена вернуть хочешь? Нет, мол, кончилась ваша власть! Так мы тут и остались.
После смерти Кипяченого усадьба и все добро достались его правой руке, бывшему отличнику Мише Лиходумову.
Началось все, как водится, с женского коварства. Шуре Прытко надоел старый самодур Кипяченый, и она положила глаз на крупного и ладного Мишаню. Как уж она его уговаривала — неизвестно, но только однажды Лиходумов вдруг ни с того ни с сего затеял с любимым учителем спор по поводу написания предложения «Нельзя апеллировать к аффилированным коррупционерам».Дискуссия переросла в более широкую полемику о правописании сдвоенных согласных, в результате чего Кипяченый был доставлен в больницу с множественными огнестрельными ранениями и вскоре скончался, не приходя в сознание. Кто-то даже пустил слух, что будущий мэр вместо контрольного выстрела в голову добил учителя указкой, но это, разумеется, неправда.
— А что коварная Шура? — спросила княжна.
— А что Шура? Сидит теперь в лиходумовской приемной, когда он на месте — лебезит и заискивает, а когда в отъезде — распоряжается, как у себя дома. Поговаривают, что ключи от грамматического карцера теперь хранятся у нее. Что-нибудь не так скажешь — и все, пропал.
Живой и Савицкий не сговариваясь переглянулись, вспомнив теплый прием, устроенный им в мэрии. Можно считать, повезло, что их просто выкинули на улицу.
Если краснопырьевская интеллигенция, как невеселое напоминание о мрачных годах кипяченой опричнины, была поставлена почти что вне закона, то зоопарк, собранный прежним мэром, при новой власти прекрасно сохранился.
Кипяченый, как все нувориши девяностых, начинал с бультерьеров, потом завел в своей загородной резиденции павлинов и павианов, а затем раззадорился и стал выписывать и более экзотических животных. Новый мэр никогда не жил в усадьбе своего учителя, ссылаясь на аллергию и нехорошие воспоминания, но за животными велел следить и даже выделял деньги на их содержание. Возможно, он делал это из-за того, что его дочка, Стоза Михайловна, обожала «зверюшек» и регулярно приезжала проведать своих любимцев.
Но два месяца назад идиллии пришел конец. Мэр решил выгодно использовать простаивающий земельный участок, и на месте усадьбы Кипяченого начали строить восьмиэтажный бизнес-центр, который в городе уже прозвали Мэроскребом.
В Краснопырьевске никогда не строили домов выше трех этажей, и поэтому интеллигенция выразила сдавленный протест. Но поскольку протест прозвучал только в пределах бывшей церкви, его никто не услышал.
— Нет у нас лидера. Не за кем идти, — закончил рассказ Иван Иванович. — Так что все будет, как решил Лиходумов. Проект готов, разрешение на строительство получено. Уже и рабочих завезли. Киргизы какие-то, а может, с Севера ребята, кто их знает. Тихие такие, косоглазенькие.
Глава 28
Культурный фронт
— Ну, а ты-то, Иван Иваныч, за Мэроскреб или против? — спросил Бабст.
— Да как же я могу быть за?! — Савельев аж задохнулся. — Поляна же — объект культурного наследия! Именно на ней была Вакхова пещера. Там надо раскопки проводить!
— Ну, и как вы тут боретесь за культурное наследие?
— А никак не боремся. А как тут бороться? Интеллигенция у нас сами видите в каком состоянии.
— Да уж...
— Погодите-ка, — вмешался вдруг Савицкий. — Иван Иваныч, как вы назвали этих рабочих?
— Ну, косоглазенькими назвал, — потупился Савельев. — Но я же без оскорблений. Так все говорят.
— Нельзя так выражаться, — назидательно сказала французская правозащитница. — А если они вас круглоглазым назовут?
Савельев поправил свои круглые очки и хотел было что-то возразить, но Петр Алексеевич не дал ему и слова сказать:
— Так вот о ком они говорили! — воскликнул он.
— Кто?
— Да эти, в мэрии!
— Точно! — дошло до Паши. — Косоглазые каннибалы! Косорылые людоеды! Всех сожрут! Вот, значит, кто взбунтовался на Вакховой Поляне!
— Мальчики, вы что, фашисты? — изумилась княжна. — Что вы такое говорите? Опомнитесь!
— Да погоди ты! — отмахнулся от нее Живой. — Значит, так. Восточные гастарбайтеры неизвестного происхождения забаррикадировались в бывшей усадьбе Кипяченого, взяли в заложники весь зоопарк, и сегодня наш друг Шрек, он же мэр Лиходумов, будет принуждать их к миру. Поняли вы теперь?
— Поня-ятно... — протянул Бабст.
Савельев только изумленно моргал.
— Мы должны им помочь! — решительно заявила Вера, доставая мобильник. — Я немедленно звоню в Гаагу.
— Ага! Пусть высылают на помощь далай-ламу, — скривился Паша.
— Но нельзя же бросить их на судьбу произвола!
Все замолчали.
— Вера права, — сказал наконец Савицкий. — Помочь надо. Однако давайте сначала решим, как именно мы можем помочь. Силы у нас неравные. Вы представляете, что там сейчас делается? ОМОН, пожарные, МЧС — все готовятся к штурму. Что мы можем? Драться с ними?
— Ну нет, — сказал Живой. — Я в эти игры не играю. Сидеть потом в грамматическом обезьяннике и учить орфограммы? У меня уже есть среднее образование. В общем, я пас.
Княжна посмотрела на него с нескрываемым презрением, а потом обратила свой взор на Костю.
— А я вот о чем думаю, ребята, — сказал тот. — Ведь взбунтовались-то они не случайно. Иван Иваныч, ты говоришь, тихие они были?
— Тихие, — кивнул Савельев. — Нам две недели назад вдруг выдали зарплату, и я ночью потихоньку вышел в магазин «24 часа». Они там ходили впятером с одной тележкой и покупали крупу. Очень тихие и спокойные люди.
— Вот. Кстати, заметьте: еда у них была. А теперь такой вопрос: отчего Некипелов превратился в Кипяченого?