Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого
Шрифт:
Нравственность как отдельных лиц, так и общественных групп – вопрос воспитания. Между тем, едва начатая Петром Великим задача просвещения общества была заброшена его ближайшими преемниками. Но в царствование Елизаветы это движение получило – не столько по инициативе государыни, сколько благодаря случайным обстоятельствам, под давлением которых она находилась – новый толчок. Характер и результаты этого просветительного движения я опишу в следующей главе.
Своей Академией наук, странной затеей, которую Екатерине I пришлось осуществить на деле, Преобразователь толкнул Россию на путь, делающий из нее и теперь еще, с научной точки зрения, страну парадоксальных контрастов, роскоши и нищеты. Большие суммы расходуются в настоящее время на содержание ихтиологических станций в одном из средиземных портов, а дети в моей деревне учатся лени и воровству в школе бродяжничества, единственной, которая им доступна. Елизавета пошла по тому же пути. Что касается первоначального и среднего образования, ничего не было сделано ко времени ее воцарения. Математическая школа, созданная Петром более не существовала за недостатком учеников. Было несколько гарнизонных школ для детей военных дворян, но они хирели за недостатком средств. Школа, учрежденная при Сенате для молодых людей, готовившихся к гражданской службе, тоже пустовала. Ввиду того, что служебные должности раздавались по прихоти или продавались с торгов, никто не был заинтересован в приобретении научных знаний
«Я посетил на днях кадетов, писал в 1766 году гр. Цинцендорф, и был поражен успехами этой академии. В ней преподают все науки – даже право… Это рассадник прекрасных офицеров». Посредственный дипломат, посол Марии-Терезии был и плохим педагогом. Есть несколько способов ничему не выучиться, один из них – это пытаться учиться всему. Чрезмерно энциклопедический характер школьных программ является в истории образования в России характерной чертой, на которой лежит печать слишком широкого и безудержного гения Петра. Елизавета присоединила к этой черте еще и другую особенность, составлявшую отражение ее собственного миросозерцания. В царствование Анны Иоанновны кадеты уже появлялись на придворных балах. Во времена Елизаветы они не только были танцорами, но и постоянными актерами ее величества, и в корпусе, куда проникали таким образом все развлечения, удовольствия и разврата соседнего дворца, практическая сторона учения мало-помалу уступала место светской. После случая с Бекетовым все его товарищи мечтали о столь же быстрой и заманчивой карьере. Поэтому один известный историк и был прав, говоря, что с точки зрения европейского воспитания, главным наставником в России в ту эпоху был Ландэ, уже знакомый нам учитель танцев. [359]
359
Забелин. Опыт изучения русских древностей и истории. 1873, т. II, стр. 447.
Еще другая причина препятствовала тому, чтобы эти школы приносили ожидаемую от них пользу для армии и флота. Если ученики были рассеяны, то учителя были невежественны. Даже набирая педагогический персонал из других стран, трудно было создать более образованных преподавателей. Бюджет каждой из этих школ, хотя и значительно увеличенный со времени Анны Иоанновны, не достигал и 60 000 руб., включая расходы по содержанию воспитанников.
И школы эти были устроены для самого цвета общества. А где и как училось громадное большинство русской молодежи, включая сюда и высшие классы? Болотов выясняет нам это в своих «Записках», знакомя нас со своим первым учителем, французом Лапи, заставлявшим его твердить наизусть длинные выдержки из словаря Французской академии. В массе иностранных наставников, преимущественно французов, появившихся в царствование Елизаветы в России, этот Лапи был все же выдающейся личностью. Он был знаком с грамматикой и имел понятие об орфографии. Без сомнения, он с успехом выдержал бы экзамен, который дочь Петра Великого нашла нужным установить для этих иностранных педагогов, в большинства случаев авантюристов, принужденных искать счастья вдали от родины по причине какого-нибудь столкновения с правосудием своего отечества; они знали лишь родной язык. Лица, приглашавшие их к своим детям, руководствовались главным образом их наружностью. На вопрос: «Что такое прилагательное?» один из них отвечал экзаменаторам: «Это, должно быть, новая выдумка наших академиков; когда я покинул родину, об этом еще не слыхали». [360] Этот наплыв иностранных элементов, поощряемый царствованием, казалось бы, не отвечавшим подобному направлению, вызвал много протестов в России. Субъекты, подобные Лапи – и многим из них я льщу, обобщая их под этой фамилией – были действительно единственными воспитателями нескольких поколений русских бар, самым типичным представителем которых, в данное и в следующее царствование был Кирилл Разумовский; впоследствии эти педагоги передали свое влияние в стране другим французским эмигрантам, более высокой категории, но не менее предприимчивого характера, начиная с аристократической княгини де Тарант до братьев Марата и Робеспьера, с вольтерианца Ланжерона до иезуита Грубера. С этим нельзя не согласиться. Но не было ли это явление прямым последствием системы «прорубленного окна», созданной Петром? И можно ли было ожидать, что европейский воздух, проникавший через это отверстие, принесет, в смысле иностранных элементов, лишь самые чистые и устойчивые из них? Елизавете пришла одно время на ум мысль притворить окно, но осуществить это намерение оказалось невозможно: уже установился такой сильный поток воздуха, что захлопнуть окно было немыслимо. Дочери Петра удалось лишь заменить одно течение воздуха другим. Она отказалась от немцев, вместо которых в России появились французы; отдавшись в руки этих новых воспитателей, современное ей русское общество сделало открытие, имевшее, несмотря на низкий умственный уровень Лапи и его товарищей, большое влияние на последующее развитие России в этой области. Оказалось, что в отношении науки, литературы и искусства сама Германия еще училась в это время у Франции. Фридрих II писал и говорил не иначе как по-французски, а изгнанный Вольтер властвовал в государстве, границы которого все более и более раздвигались. Скоро дело дошло и до России. Граф Александр Воронцов первый послал из Берлина французскую воспитательницу г-жу Рюино для детей своего брата; 12 лет отроду воспитанник ее уже изучил в совершенстве Вольтера, Расина, Корнеля и Буало; [361] новое направление воспитания сразу определилось.
360
Schlosser. Oeffentliches und Privatleben von ihm Geschriebens. 1802, Стр. 140.
361
Архив кн. Воронцова. Т. V, стр. 11 и след.
Усвоение французской культуры, вошедшее таким образом в моду, конечно, грешило выбором путей и средств. Болотов оценивает следующим образом своего наставника: «Это был, по-видимому, очень ученый человек, постоянно занятый чтением французских книг, но он не имел ни малейшего понятия о том, как передать нам свои знания и что именно из них выбрать». Другие воспитатели давали в руки своим питомцам даже не Академический словарь, и Сумароков прав был, высмеивая в комедии «Чудовищи» легкомысленное и порочное направление, вносимое этим воспитанием в группу щеголей, создаваемых им. Но всякое нововведение должно пережить период ошибок. Воспитанник г-жи Рюино отметил еще один недостаток его в следующей выдержке, довольно правильно написанной по-французски: «Можно сказать, что Россия единственная страна, где пренебрегают знанием родного языка и всего того, что касается родины. Люди, считающиеся просвещенными в Петербурге и Москве, заботятся о том, чтобы дети их знали французский язык, окружают их иностранцами, дают им учителей танцев и музыки, платя им большое жалованье, а родному языку их не обучают; это блестящее воспитание, к тому же дорогостоящее, ведет к полному незнанию своего отечества, к равнодушию, может быть, даже и пренебрежению к своей родине и привязанности ко всему, что касается других стран и нравов, а в особенности к Франции». [362]
362
Автобиографическая заметка. «Архив кн. Воронцова», т. V, стр. 12.
Воронцов тем не менее добавляет: «Надо сознаться, что дворянство, живущее в провинции, не впадает в эту непростительную ошибку». Он мог бы прибавить, что даже в столице и при дворе Елизаветы франкомания вызывала не только одно это нежелательное последствие. Противовесом ее служила общая тенденция этого царствования, заключавшаяся в покровительстве национальному элементу на всех путях его и проявлениям национального гения во всех направлениях. Таким образом, эта чужеземная культура вводилась лишь как вспомогательный принцип, и благоприятные результаты, принесенные ею в этом смысле, сомнению не подлежат. Они являются главным элементом славы Елизаветы. Самым убежденным франкоманом той эпохи был И. И. Шувалов; но это не мешало ему писать русские стихи и покровительствовать литературной и научной карьере Ломоносова. Тредьяковский предпринял реформу русской грамматики, только что окончив Сорбонну.
Вернемся к Болотову; его детство рисует перед нами яркую картину воспитания того времени на его различных стадиях. Уроки Лапи составляли только одну строчку умственного развития молодого дворянина. Покинув Петербург в юношеском возрасте, он расстался со своим наставником и должен был довольствоваться, в смысле просвещения, лишь тем, что могла дать ему деревня, где жили его родители. Там не было ни одной школы. Библиотека священника состояла всего из двух книг; из вышеупомянутой книги Яворского и Четьи-Минеи. Усвоив их содержание, бывший ученик Лапи прослыл за ученого верст на десять кругом. Но он был честолюбив, любознателен; после долгих поисков он нашел у своего дяди учебник геометрии и тотчас же принялся чертить фигуры, не понимая их смысла. Тут его приняли за колдуна, и эта репутация могла бы за ним утвердиться, если б ему не попались в руки «Приключения Телемаха». Несколько месяцев спустя он знал наизусть с начала до конца книгу Фенелона, и литература одержала верх над математикой. Но ему только что минуло восемнадцать лет, и ему напомнили, что его ждет военная служба. Как дворянин, и к тому же образованный человек, он произведен был в офицеры и, имея связи, попал в петербургский гарнизон. Он приготовился к своей новой карьере чтением приключений Жиля Бласа, первого тома «Древней истории» Роллена, перевод которой был недавно издан Тредьяковским, и «Аржениса» Джона Барклая, имевшего тогда шумный успех в качества исторического романа. Он, кроме того, выучил наизусть и декламировал отрывки из первого драматического произведения Сумарокова, знаменитого «Хорева», в результате чего почил на лаврах. Он был на высоте умственной жизни того времени и следовал ее течению.
Над этим общим уровнем, до создания в 1755 году Московского университета, представительницей науки в Москве являлась лишь Славяно-Греко-Латинская академия, а в Петербурге – Академия наук. В первой все более и более намечалось духовное направление, в том отношении, что, несмотря на ее совершенно ясную программу, она стремилась превратиться в приготовительную школу для духовенства. И школа погибала. Ученики оставались по десяти лет в синтаксическом классе. Число их тоже уменьшалось: с 629 в 1725 году оно упало до 200 во времена Елизаветы. Причиною этого была недостаточность поддержки; отсутствие материальных и скудость интеллектуальных средств; ежегодный бюджет в 4450 рублей, очень неаккуратно уплачиваемых, и учение, основанное на схоластическом методе. Преподавателями были исключительно монахи. Светский наставник Кудаков, преподававший до 1744 года в низших классах, был к этому времени исключен Синодом. Монахи эти принадлежали к старым московским монастырям и казались выходцами тринадцатого столетия. В классе богословия они занимались рассуждениями на следующие темы: «Где сотворены были ангелы?.. Каким образом обмениваются они между собой мыслями?» Курс философии, в отделе психологии включал рассуждении о свойствах волос: «Почему они выпадают у стариков?.. Почему у женщин не растет борода?» Курс физики заканчивался изучением небесных светил с исследованием следующего вопроса: «Есть ли в раю роза без шипов?» Ученики риторического курса должны были стараться произносить речи как можно менее естественно и ссылаться при всяком удобном случае на Фемиду, Беллону и Марса. [363]
363
Смирнов. История Московской Славяно-Греко-Латинской академии. 1885, стр. 180 и след.
Академия наук, как известно, должна была, по несколько несвязному плану Петра Великого, совмещать три классических образца: немецкую гимназию, немецкий университет и французскую академию. Гимназия никогда серьезно не функционировала. При воцарении Елизаветы в ней было только несколько учителей, преподававших латинский язык в низших классах. В 1747 году новый устав, выработанной Академией, совсем не упоминает о гимназии, пришедшей вследствие этого еще более в упадок. В 1760 г. в ней числился учитель французского языка, давно не дававший уроков, отговариваясь болезнью жены. [364]
364
Билярский. Материалы для биографии Ломоносова. 1865, стр. 439, 441, 483, 587.
Можно себе представить, как подобное положение вещей отражалось на университетском образовании. Там профессора имели более веские причины не показываться на своих кафедрах, где они должны были бы изображать пророков, проповедующих в пустыне. «Могут ли голова и верхние части тела существовать без ног?» спрашивал Ломоносов. Академическое трехэтажное здание, о котором мечтал Петр Великий, оказалось в действительности гиперболической постройкой; верх ее должен был опираться на несуществующий фундамент. История его Академии в данную эпоху сливается с другой стороны с историей борьбы, завязавшейся по восшествии на престол Елизаветы между русским и немецким элементами. Борьба эта была скорее административного, чем умственного порядка. Я воздержусь от перечисления всех ее подробностей. Главным представителем Германии был Шумахер, а его соперником Нартов, во времена Петра Великого занимавшийся токарным ремеслом и ставший впоследствии членом совета Академии и начальником механической «экспедиции». За недостатком знания и личного авторитета, бывший рабочий опирался на Делиля, французского астронома, завербованного Екатериной I в 1727 году. [365] Это был первый франко-русский союз. Нартов обвинял Шумахера в злоупотреблении своими правами секретаря академии в смысле систематического удаления русских профессоров, а немец отвечал: «Да где же они? Горлицкий хвастается тем, что когда-то знал философию, но сознается, что до некоторой степени ее забыл. Другие, Сатанов, Ильинский, совершенно неспособны принять какое-либо участие в трудах академии».
365
Иосифа-Николая, брата всемирно известного географа и историка.