Елизавета Петровна
Шрифт:
Иван Иванович уселся в покойное кресло у письменного стола, тогда как оба молодых человека были ещё до такой степени возбуждены и столь бешено настроены, что они не могли спокойно оставаться на местах и ходили взад и вперёд по комнате, как бы стараясь не столкнуться друг с другом.
Несколько времени в кабинете царила тишина.
– Итак, господа, кто же первый начнёт исповедь? – прервал молчание хозяин дома – Я слушаю.
II
ДВЕ ЗАПИСКИ
– Я, – ответил Свиридов. – Дело очень просто: в течение целого часа князь, как я заметил, не спускал глаз с ложи, где сидела одна дама, причём его взгляды были чересчур выразительны.
– Позвольте, – прервал Шувалов, – нечего облекать всё это таинственностью, я очень хорошо знаю, в чём дело.
– Во всяком случае, я никого не назвал. Итак, князь Луговой очень пристально вглядывался в даму, которая и не думала отворачиваться от него; я даже заметил, что они раз обменялись довольно красноречивыми взглядами, и это возмутило меня. В то же мгновение дама, заметив, что я смотрю на неё, обернулась в мою сторону и наградила меня такою прелестною улыбкою, которая разом усмирила мой гнев.
– А меня привела в бешенство! – воскликнул князь Луговой. – Я окинул Свиридова свирепым взглядом.
– Я ответил тем же.
– Мы вышли из зрительного зала, а остальное вы знаете…
– Очень хорошо, но позвольте задать один вопрос: какое право имел один из вас запрещать другому смотреть на эту даму так, как ему хотелось?
– Право, приобретённое вследствие исключительных отношений.
– Как исключительных? – прервал Свиридова князь Луговой. – Что вы под этим разумеете?
– Что разумею? Да то, что вы сами разумеете, – ответил тот.
– В таком случае, я нахожусь с нею в тех же отношениях, как и вы.
– Желательно было бы, чтобы вы представили доказательства.
– Боюсь, не будет ли это неделикатно или даже бесчестно. А между тем надо же доказать, что действуешь и говоришь не наобум и что всё-таки в человеке осталась хотя капля мозга. Впрочем, мы оба находимся в довольно затруднительном положении, и некоторые исключения из общего правила могут быть дозволены.
Сказав это, князь Луговой вынул из кармана своего мундира маленькую записку, кокетливо сложенную треугольником.
– Это что такое? – спросил Иван Иванович.
– Если здесь говорится о правах, так и я представлю доказательство таких же прав.
Свиридов с любопытством следил взором за движениями князя. Увидев, что тот вынул из кармана маленькую записку, он вынул такую же, во всём похожую на первую, и поднёс её к документу, представленному его соперником.
Удивление троих собеседников не имело границ.
Иван Иванович осмотрел обе записки. Адрес был написан одной и той же рукой.
– Почерк один и тот же, но, может быть, обе записки противоречат одна другой. Пусть князь прочитает адресованную ему записку.
– Но ведь это нечестно! – возразил князь Луговой.
– Тут нет ничего нечестного, это исповедь! – ответил Шувалов.
– В таком случае, я начинаю, – с нетерпением сказал Пётр Игнатьевич и прочёл: – «Милый Петя, ты не можешь себе представить, как напряжённо я всё думаю о тебе, когда тебя не вижу. Твоё присутствие до такой степени необходимо мне, что, когда тебя нет возле меня, мне кажется, что я одна на свете. Жизнь без тебя точно пустыня…»
– Позвольте! – воскликнул князь Луговой, державший своё письмо открытым, и продолжил: – «Жизнь без тебя точно пустыня, по которой я блуждаю, мучимая тоской и грустью».
– Да ведь это моё письмо! – вскрикнул Свиридов.
– Вовсе нет, моё! – ответил князь. – Оно даже начинается: «Милый Серёжа».
Шувалов сличил записки. Они были как две капли воды похожи одна на другую.
– Здесь даже не требуется суда царя Соломона, – заметил он. – Всякому своё.
Князь и Свиридов посмотрели друг на друга, обменялись записками, пробежали их молча глазами и возвратили друг другу, затем снова посмотрели друг другу в глаза и вдруг, гомерически расхохотавшись, оба скорее упали, нежели сели на один из диванов.
На красиво очерченных губах Шувалова тоже играла улыбка.
– Ну, – сказал он им, – стоило ли из-за этого убивать друг друга? Если бы я не подал вам совета объясниться хладнокровно и обстоятельно, один из вас, быть может, через несколько дней лежал бы в сырой земле. Эх вы, юнцы! Знайте же раз навсегда, что не стоит драться из-за женщины.
– Что теперь нам делать? – спросили оба соперника.
– Посоветовать что-нибудь очень трудно, – ответил Шувалов. – Впрочем, садитесь за стол, я дам вам карты, и вы без всякого волнения, без всякой ревности, с картами в руках вместо шпаг, можете оспаривать друг у друга свою возлюбленную и дадите обещание заранее подчиниться велению судьбы.
– Нет сомнения, что это было бы весьма благоразумно, – сказал князь Луговой. – Но в чём же, собственно говоря, состояло бы здесь наказание для этой женщины? Ведь в данном случае необходимо, чтобы порок был наказан. Женщина, которая вследствие обмана и кокетства готова была причинить такое страшное несчастье, должна потерпеть наказание. Что скажете вы на это, Пётр Игнатьевич?
– Дорогой князь, я нахожу это приключение до того смешным и так много хохотал, что не имею решительно никакого мнения.
– Итак, карты вам не нравятся? – сказал Шувалов. – А между тем это было бы средство очень лёгкое и практическое. Впрочем, есть ещё другое средство: пусть каждый из вас, по обоюдному согласию, обещает никогда не встречаться с изменницей. Увидев, что её оставили так внезапно, она, быть может, поймёт, какую страшную ошибку сделала. Наверное, она почувствует и сожаление, и некоторого рода тревогу.
– Этого недостаточно! – возразил Луговой. – А вот что, если бы мы пришли к ней с письмами в руках и показали их ей, не говоря ни слова, а затем разорвали бы их в её присутствии с величайшим презрением?