Елизавета Петровна
Шрифт:
– Ну, что новенького на нашем горизонте, крошка? – спросил Шетарди, наливая Любочке рюмку старого вина.
– Мой милый, чего-чего, а уж новостей у нас всегда много!.. Просто не знаю, с чего и начать. Для начала нечто сенсационное: граф Морис Линар просил и получил руку Юльки Менгден!
– Быть не может! – воскликнул Шетарди, от изумления чуть не роняя бутылку с вином. – Ты чего-нибудь не поняла!
– Уж поверь, мой милый, что я никогда ничего не спутаю! Я понимаю, что это должно казаться очень странным, но это – факт. Предложение Линара принято и одобрено правительницей. Пока ещё помолвка будет держаться в большой тайне, но через несколько месяцев её объявят официально. Вероятно, это приурочат к июню-июлю, когда правительница предполагает разрешиться от бремени. Этим думают зажать рот разным сплетням, которые неминуемо будут высчитывать, что со времени вторичного приезда Линара [69] в Россию до июля пройдёт как раз положенное время…
69
По проискам Бирона Линар был уволен от русского двора и затем вторично прислан в качестве посла.
– Но я всё-таки не понимаю… Ну да, женитьба Линара, одобренная правительницей, может послужить известной ширмой, но женитьба именно на Менгден – вот тут я окончательно смущаюсь в догадках. Ведь и без того правительница делила свою нежность между Линаром и Юлией Менгден. Да ведь теперь Анна Леопольдовна должна известись ревностью, тем более что она не будет знать, кого к кому ревновать – Линара к Юлии или Юлию к Линару!
– Они все трое отлично устроятся! Вот именно, ко всякой другой женщине Анна стала бы ревновать, а к Юльке!..
– Но это – какое-то странное сочетание…
– Почему? Нисколько! Юлька – человек с очень сильным, властным характером, у неё совершенно мужской склад характера, и злые языки уже давно прохаживаются на этот счёт. Она будет держать в струне и правительницу, и Линара – и пикнуть им не даст, вроде строгого мужа. Это будет отличный тройственный союз!
– Странные дела творятся в России!
– Да при чём же здесь Россия? Ведь все трое – немцы, милый мой!
– Ну а ещё что есть у тебя новенького?
– Новенькое есть, но не столь пикантное. Вот, например: Миних подал в отставку, и она принята.
– Любочка! – вскрикнул Шетарди. – Но это известие в тысячу раз важнее, чем десять свадеб фавориток с фаворитами! Как же это случилось?
– Миниха сгубил Остерман, который не мог простить ему премьерство. Ты, вероятно, знаешь, что в январе, во время болезни фельдмаршала, правительница издала указ, которым разграничивала деятельность министров. Остерману поручалась гражданская часть, Миниху оставлялась только военная…
– Я, конечно, знаю это. Но ведь Миних примирился с этим?
– Временно. Он, видно, надеялся, что ему всё-таки удастся взять верх над Остерманом. К тому же Миних представлял собой прусские интересы, а Остерман – австрийские…
– Да, Миниху была обещана Фридрихом крупная сумма, если ему удастся удержать Россию от вмешательства в пользу Австрии в войне за австрийское наследство!
– Ну вот, видишь, это-то и заставляло его, должно быть, мириться с умалением своей власти. Но когда Миних узнал, что без его ведома правительница решила заступиться за Австрию и послать Марии-Терезии тридцатитысячный вспомогательный корпус…
– Что? – вскрикнул посол – Так это уже решено? И ты молчишь об этом? Но, помилуй Бог Любочка, у тебя удивительный талант ставить самые важные вещи на последний план! Когда же это решено?
– Сегодня, но когда будет приведено в исполнение – неизвестно! Это легче сказать, чем сделать…
– И Миних из-за этого подал в отставку?
– Дело было так. Миних, вероятно узнав о состоявшемся решении, явился сегодня к правительнице и хотел видеть её. Правительница приказала ответить, что она не может принять его; если же ему что-нибудь нужно, пусть обращается в порядке субординационных сношений к своему начальнику, генералиссимусу принцу Брауншвейгскому. Этим Миниху хотели показать его место. Фельдмаршал рассердился и подал прошение об отставке, а та тут же была принята. Менгден была очень недовольна этим – ведь она родственница Миниха – и под предлогом головной боли ушла к себе. Но Линар поспешил утешить правительницу. Между прочим, завтра будут с барабанным боем объявлять на улицах об отставке фельдмаршала. Я слышала разговор Линара с правительницей: Линар высказал опасение, чтобы Миних не предложил своих услуг царевне Елизавете, и Анна Леопольдовна распорядилась, чтобы над дворцом царевны было наряжено тайное наблюдение.
– Вот это я называю благодарностью царей! – рассмеялся Шетарди. – Когда надо было свергнуть Бирона, Остерман спокойно спал у себя дома, притворяясь больным. Когда за ним послали для принесения присяги правительнице, он долго отказывался и пошёл только тогда, когда достоверно узнал, что переворот окончательно совершён. А Миних бесстрашно рисковал, и вот он уже в немилости, а наверх всплыл Остерман!
– Ну, знаешь ли, за долголетие власти Остермана я не дам даже ломаной копейки! Ведь Юлька страшно ненавидит его, а это чего-нибудь да стоит. Да и не успел Остерман как следует вскарабкаться наверх, а под него уже подкапываются и обвиняют в измене…
– Остермана? Но каким же образом?
– А вот видишь, сегодня день массы неожиданностей! К правительнице тайно явился сенатор Тимирязев и доложил ей, что в манифесте, составленном Остерманом, говорится только о мужском потомстве принца и принцессы Брауншвейгских, относительно же прав женской линии не упомянуто. Между тем его величество здоровьем слаб, может умереть – в животе и смерти только Господь волен. И если у правительницы больше детей не будет или будут, но женского пола, тогда уже нельзя будет опираться на завещание покойной императрицы. Сенатор сослался на Австрию, где право женской линии было оговорено, а всё-таки поднялись смуты, раздоры и войны. Что же будет в России, раз о женской линии даже не упомянуто? Правительница крайне расстроилась и поручила Тимирязеву тайно подготовить два манифеста о престолонаследии в случае смерти императора Иоанна и прекращения вместе с этим мужского потомства. Оба манифеста прямо противоречат друг другу: в одном русский трон передаётся сёстрам императора, в другом – самой правительнице.
– Так вот оно что! – сказал Шетарди. – Правительница помышляет об императорской короне!
Он глубоко задумался – сказанное просто ошеломило его, и, когда Любочка уехала, он ещё долго размышлял. Эти думы почти не дали ему сомкнуть глаза всю ночь, и на следующее утро Шетарди встал в самом отвратительном настроении духа.
А что если правительница всё-таки решится привести в исполнение давнишнюю мысль императрицы Анны Иоанновны и насильно пострижёт Елизавету Петровну в монастырь, а себя объявит императрицей? Тогда конец всяким надеждам, его правительство никогда не простит ему такого неуспеха… Не перетянул ли он, Шетарди, струн, парализуя до сих пор попытки Нолькена помочь цесаревне Елизавете? Не лучше ли будет отказаться от слишком больших претензий и помириться на малом?
Дурное настроение ещё усилилось, когда утром послу принесли две депеши. В одной Амело очень сухо выговаривал послу, что до сих пор им ещё не сделано ничего существенного в известном ему деле, что донесения маркиза всегда очень интересны и романтичны, но недостаточно дельны для дипломата. В этих донесениях сказывается скорее поэт, романист и фантазёр, чем государственный муж. Амело заканчивал свою отповедь настоятельной просьбой ускорить надлежащий ход событий.
Во второй депеше тот же Амело сообщал послу, что верительные грамоты готовы и будут привезены маркизом де Суврэ, назначаемым к Шетарди в качестве атташе. Кроме верительных грамот маркиз де Суврэ передаст на словах кое-какие инструкции, которые французское правительство не хочет доверять посольской почте. Новоназначенный атташе выедет в Россию недели через две.