Елизавета Премудрая, или Ква, босс
Шрифт:
Глава 21. Когда срывает крышу
Илья отобрал у девушки пакеты, которые она судорожно продолжала сжимать, усадил Лизу в машину, лично пристегнул и повез домой. Ксения (Кристина? Оксана?) сообразила покинуть его жилплощадь, дверь аккуратно прикрыла, вроде ничего не пропало. Даже постель застелила. Хорошая девочка, надо позвонить, извиниться и подарить что-нибудь. Везло ему на хороших, а вот им с ним — не очень.
Провел Лизу на кухню, усадил на барный стул, молча снял с нее пальто и сапоги. Так ни слова и не сказав, сварил какао — знал, что она его любит, налил в свою любимую красную чашку, всунул ей в
Она очень естественно смотрелась на его кухне с его чашкой в руках. Хотя в шелковом тонком халатике или просто в нижнем белье она смотрелась бы еще лучше. И с губами, опухшими от поцелуев. И с пьяными от любви глазами. Мысли пугали, но не то, чтобы слишком. Куда больше пугало то, что думать об этом хотелось снова и снова.
— А теперь, дорогая, рассказывай, — приказал тихо он, взгромоздясь на стул напротив.
Лиза подняла на него свои потрясающе красивые зеленые глаза и начала:
— Это мой дядя Вадим. Ненастоящий дядя, муж маминой сестры. Он... педофил. Его осудили, но по другой статье, он сидел, но недолго. О том, что он извращенец вообще речи не было. Что-то там за неисполнение, превышение.. точно не помню. Да и не знала я толком. Понимаешь? — Илья молча кивнул, напряженно рассматривая что-то важное над головой Елизаветы. — На всех праздниках он сажал меня на колени и лапал. Я долго никому ничего не говорила — в моей семье мне бы не поверили. А когда его взяли, Вадима, то я рассказала отцу, и меня тогда выпороли. Решили, что я захотела его окончательно изничтожить. “Человек оступился, а ты!” — произнесла Лиза баском и поморщилась. А потом вдруг громко всхлипнула и продолжила: — Он приходил, когда я была дома одна... у него откуда-то были ключи. Трогал меня... просил раздеться... раздевался сам... потом отца уволили, и он стал постоянно сидеть дома. Вадим приходил с бутылкой, и не одной. Отец засыпал, а он снова... Я тогда перенесла свои вещи на лестницу, знаешь, между девятым и техническим этажом есть такая площадка, там никто не ходит...
Илья не знал и знать не хотел. Он вцепился в столешницу, не замечая, что пальцы его уже побелели от напряжения.
— Отец умер, когда мне было тринадцать. Дядя Вадим уговаривал маму позволить ему с женой забрать меня себе. Хотел оформить опеку. Он ведь учитель, уважаемый человек, у него приличная семья, только детей нет. А мама одна не прокормит школьницу. Мама отказалась. Он ушел. Потом... Потом в школе был скандал. Его арестовали. Судили. Мы были тогда в суде, не чужой человек ведь. Представляешь, я все время надеялась, что осудят его за то самое, ну... ты понял. А нет. Что-то там он украл вроде как, незначительное. И попался. Девочки его сдали, его ученицы. Я вот теперь думаю: может он и их тоже? Они просто сделать с ним больше ничего не смогли. Ему когда зачитывали приговор, он смотрел на меня. Потом когда его уводили, он оглянулся и прошептал мое имя. Его выпустили потом, я уже уехала. Я ведь совсем забыла про него, Илья, — Елизавета подняла на него свои невероятные глаза. — Я забыла, что где-то есть реальный мир. Я забыла, что за пределами базы есть люди... нехорошие люди... этот ужас, меня просто парализовало, как тогда, в детстве. Я думала, что забыла. Но сейчас я помню и его руки, и даже запах из его рта. Я взрослая женщина, но я боюсь, Илья. Как будто я снова становлюсь шестилетним ребенком.
Илья не выдержал, сгреб ее со стула, прижал к себе.
— Ш-ш-ш, хорошая моя, я здесь. Никто тебя больше не обидит, слышишь? Я рядом. Я убью его, Лиза. Я его
Лиза судорожно рыдала, уткнувшись ему в грудь. Рыдала о своем детстве, о загубленной юности, о том, что ей уже так много лет, а она так и осталась одна. Страх перед мужчинами она заглушала наукой. Только недавно она начала ощущать себя женщиной, начала выздоравливать, а тут снова эта встреча отбросила ее на много лет назад.
Она и сама не понимала, зачем рассказывает это Илье. Разве можно такое рассказывать мужчине, тем более тому, который так тебе нравится?
— Я тебя не боюсь, Илья, — шептала она. — Ты большой и сильный, но ты такой хороший! Двух мужчин я не боялась с самого начала: тебя и твоего отца. Хотя его все другие боятся до дрожи.
Упоминание об отце очень не понравилось Илье. Если бы он не был уверен, что Лиза девственница, то сейчас бы ревновал гораздо больше. Хотя и сейчас в глазах темнеет, как он представит, что между отцом и Лизой могло что-то сложиться. А ведь могло и еще как! Удивительно, как Кощей пропустил такую красавицу! Илья гладил Лизу по волосам, таким прохладным, таким гладким и думал о том, что Кощею не место в его кухне и в Лизиной голове.
А еще он знал, что такие вещи лучше всего лечатся хорошим качественным сексом. Если ее сейчас отпустить, она снова замкнется в себе еще на несколько лет.
21-2
Говоришь, не боишься, девочка? Не боишься большого и сильного Илью? Правильно, он никогда женщин не обижал, ни словом, ни делом. Об одной только мысли, что Лизу придется все же лечить хорошо ему знакомым и действенным способом, у него даже в глазах потемнело. Нет, так нельзя. У нее все впервые. Хотя... девственность в двадцать восемь — уже нечто болезненное.
Он мог понять асексуальных, природой обиженных женщин, монашек, идейных, но Лиза! Да она же само искушение! Она целуется как богиня! Ее потрясающие ноги... нельзя с такими ногами оставаться монашкой. Изгиб крутых бедер, высокая грудь. Прятать все это за детскими страхами — куда больший грех, чем прелюбодеяние. Она создана для того, чтобы гореть в объятьях мужчины, чтобы плавиться от страсти, чтобы таять в его крепких, горячих руках. Нет, не в чьих-то других. Только в его, и плевать, что это противоречит всем его жизненным принципам.
Лиза перестала вздрагивать, вытерла слезы красивой узкой ладонью и взглянула из-под ресниц на Илью. Странное у него лицо, будто окаменевшее. И смотрит на нее так пристально. На ее губы потемневшими глазами, словно... словно хочет поцеловать. И не только поцеловать.
Илья ее хочет.
Самое время, Лиза.
Хватай его, пока тепленький. Пока твоего запала хватает на это безумие, пока злость на себя и свою никчемную жизнь жжет изнутри как стручок красного перца. Сегодня хочется смыть с себя чужой сальный взгляд и воспоминания о чужих руках, а как это сделать иначе? Клин выбивается клином. Завтра она пожалеет, но это будет завтра.
Первая потянулась к его губам, прикоснулась легко, тронула языком. Почувствовала, как окаменели его плечи под вспотевшими отчего-то ладонями. Прости, Кощеич, потом, если сможешь, — прости, но сегодня ты мое лекарство. Горькое или сладкое… совершенно не важно. Забралась под его толстовку ледяными руками, поймала губами судорожный вздох, почувствовала, как его ладони мягко скользнули по ее спине, огладили ягодицы, и застонала ему прямо в рот.
— Лиза-Лиза-Лиза, — прошептал Илья тихо. — Что же ты делаешь, девочка? Со мной что ты делаешь?