Еловые дрова и мороженые маслята (Рассказы и повести)
Шрифт:
Глухарь широко распускал свои огромные, крепкие крылья и, тяжело переступая с ноги на ногу, то правым, то левым крылом глубоко чертил по сторонам от себя ледяной февральский снег. По февральским сугробам глухарь расхаживал недолго. Он снова усаживался на сосну, на которую вылетел поутру из леса, немного топтался на толстом суку, будто проверяя, крепок ли он еще, потом медленно расправлял крылья и летел обратно в глухую лесную чащу.
На следующий день старый глухарь снова появлялся на своей сосне, снова спускался на февральский сугроб, оставляя на рыхлом снегу глубокие следы больших мохнатых лап и широкие борозды от распущенных крыльев.
В
Это будет очень странная песня, которая никак не походит на настоящую звонкую птичью песню. В этой песне ты не различишь ни радости, ни грусти. Просто однажды еще в сером тумане рассвета где-то не очень далеко услышишь ты звук, никак не похожий на голос живого существа.
Тебе сначала покажется, что где-то неподалеку кто-то согнул, а потом стал потихоньку отпускать небольшую березку...
Вот эта березка вздрогнула, хотела подняться вверх, но ей помешала сосна. Березовый тонкий стволик скользнул было по шершавому сосновому стволу и по лесу негромко раздалось: "чшш-чшш-чшш". Потом береза остановилась, чтобы освободиться от ветки, зацепившейся за другие деревья, но другие деревья не отпускали, и тонкие березовые веточки, еще схваченные морозом, стали отламываться одна за другой с негромким резким хрустом: "чок-чок-чок-чок". Часть веточек освободилась, и березовый стволик снова негромко заскрипел по сосновой коре: "чшш-чшш-чшш". И снова хрустнула одна, потом вторая, потом третья березовые веточки: "чок-чок-чок". И так с передышками, с расстановками небольшая березка все поднималась и поднималась вверх к весеннему утреннему свету.
Я всегда замирал на месте, когда вдруг слышал на краю мохового болота: "чок-чок-чок". Я слышал это "чок-чок-чок" и хорошо знал, что сейчас в лесу прозвучит песня глухаря... "Чок-чок-чок" - это глухарь пробовал свой голос перед тем, как начать петь. Я не шевелился шевелиться было нельзя: если сейчас в лесу раздастся хоть самый тихий посторонний звук, глухарь замолчит и улетит, так и не исполнив свою песню.
Вот глухарь выслушал лес, ничего не обнаружил подозрительного и, забыв обо всем на свете, не обращая внимания ни на что, запел не похожую ни на какую другую свою глухариную песню: "чшш-чшш-чшш".
Сейчас можно смело идти к птице, можно быстро бежать к ней по открытому месту и совсем не бояться, что глухарь, поющий на сосновом суку, заметит тебя. Но я не побежал к сосне, на которой пел токовик, я тоже в это время, наверное, забыл обо всем на свете, я стоял и как завороженный слушал эту очень скромную и очень странную весеннюю песню.
Свою первую песню глухарь-токовик начинает петь, когда только-только приходит март, принося с собой первый, еще не очень крепкий мартовский наст. По этому насту старый глухарь долго расхаживает после своей песни и долго чертит первый весенний наст своими крыльями.
Другой раз, еще в самом начале марта, на первую песню старого токовика прилетают из леса и другие глухари. Они тоже находят себе подходящие сосны, тоже поют негромко и странно, тоже опускаются на мартовский наст и чертят его своими стальными крыльями.
Большие сильные птицы порой встречаются на снегу. Тогда они сердито выгибают шею, топорщат хвост и даже бросаются друг на друга, чтобы помериться силами.
А весеннее солнце пригревает все сильней. К апрелю на болоте кое-где уже показываются вершинки кочек, а чуть позже эти кочки появляются из снега целиком - и на лесное моховое болото приходит наконец настоящая весна.
В это время глухариный ток гремит вовсю, и порой за шумом глухариных схваток не сразу разберешь колдовскую песню этих древних птиц.
К маю, когда снег сходит с болота совсем, глухариный ток начинает затихать. Птицы по одной разлетаются в разные стороны: глухари-петухи улетают в чащу передохнуть после песен, танцев и схваток, а глухарки направляются к гнездам, где скоро появятся на свет маленькие пушистые глухарята.
Стихает, разлетается ток, и только старый глухарь-токовик все еще с утра пораньше прилетает на свою сосну, все еще расхаживает по сухому сосновому суку и нет-нет да и пропоет в раннем майском рассвете свою необыкновенную песню... Только теперь, когда в лесу так много весенних песен, глухаря почти совсем не слышно.
В мае, когда весенняя вода начинает спадать и кое-где начинают показываться лесные дорожки, я часто отправляюсь на лесное моховое болото. Я прихожу туда еще с вечера, жду рассвета и среди верещания дроздов, среди криков кукушек и песен пеночек всегда разбираю знакомые звуки: "чок-чок-чок... чшш-чшш-чшш..."
Когда раздастся наконец "чшш-чшш-чшш", я быстро прыгаю с кочки на кочку. Но песня оканчивается, и глухарь снова принимается выстукивать свое "чок-чок-чок". Тут я замираю на месте, не шевелюсь и снова жду, когда раздастся "чшш-чшш-чшш" и когда снова можно будет пробежать немного вперед, чтобы поближе увидеть большую седую птицу - глухаря-токовика, чтобы получше услышать простые и необычные звуки его песни, чтобы запомнить эту песню, не забыть до следующего года, до следующей весны, когда вот здесь, на этом моховом болоте, самому старому и самому мудрому глухарю своей новой песней придется объявить над мартовскими сугробами о начале нового тока.
ЛИСА И ВЫДРА
Утром пораньше я отправился с удочкой вверх по реке. Шел не у самой воды, а по верхнему краю песчаной отмели и вот тут заметил следы лисицы.
Конечно, летом на сухом песке следы лисицы были не такими четкими, как зимой по свежевыпавшему снегу, но я их узнал. Да и как было не узнать следы, знакомые мне с самого детства...
Я и сейчас хорошо помню, как рано утром по дороге в школу увидел я сразу за домом ровную цепочку следов, очень похожих на следы небольшой собаки. Эти следы обошли наш огород, заглянули к сараю, где жили куры, свернули к мусорной куче, что была за сараями, а потом так же неторопливо потянулись через поле к лесу.
Лес от нашего дома был не очень далеко. И вот тут, провожая глазами пока еще незнакомый мне след, почти у самого леса, в поле, увидел я огненно-рыжего зверя.
Конечно, это была лиса. Она сидела на снегу, расстелив позади себя пушистый хвост, и, казалось, внимательно посматривала на меня. А я стоял у края дороги перед большущим сугробом, который преграждал мне путь в заснеженное поле, и никак не мог оторвать глаз от этого удивительно смелого зверя. Ведь рядом были дома, дорога, совсем близко стоял я, а лиса, казалось, не собиралась никуда уходить и беспечно сидела у всех на виду.