Елтышевы
Шрифт:
Харин пригнал трактор на другой день к обеду. С Елтышевым демонстративно не разговаривал; вопросы, где копать, на какую глубину, задавал тракторист. Был он уже порядком балдой, еле-еле втиснулся на своем тракторе «Беларусь» во двор («Москвич» перед этим Николай Михайлович переставил на улицу, подальше, на всякий случай), долго скреб ковшом сделанное Елтышевым до того углубление, густо дымил кривой прогоревшей трубой… Наконец ковш словно бы нашел в почве слабинку и стал зачерпывать. Ссыпал землю тракторист беспорядочно, и Елтышеву несколько раз приходилось указывать,
Дождавшись, когда глубина стала метра три, Николай Михайлович скрестил перед собой руки: хорош. И тракторист с готовностью дал задний ход, напоследок врезавшись колесом в столб ворот.
– Да что ж ты делаешь?! – заорал Елтышев. – Дебил!
Тракторист чуть развернул «Беларусь», выехал на улицу. И, уже не останавливаясь, будто убегая, помчался в сторону Захолмова.
– Рассчитаемся? – подошел Харин.
Усмехнувшись, – «заговорил» – Николай Михайлович достал сторублевку.
– А еще одну?
– Я тебе одну уже отдал.
– Я помню. Но двести – трактористу и сто – мне.
– За что?
– Как это за что? – изумился Харин. – Я ездил в Захолмово три раза, договаривался…
Елтышев не спеша, сдерживая себя, закурил. Посмотрел на Харина:
– А верни сюда этого, тракториста своего. Я спрошу, сколько ты ему обещал.
– Это мое дело.
– Ясно. В общем, запомни: разводить меня у вас больше не получится. – Он выдернул из руки Харина бумажку, сунул в карман. – Будут бревна, будет пила – будут деньги. Понял?
– Гм… Теперь и не знаю, как быть.
– Что ты не знаешь?
– Да что делать мне… Что в таких случаях делают? – Голос Харина стал глухим. – Пришел, жене стал угрожать… Милицейские порядки тут не пройдут, Николай Михайлович. Тут – деревня. Таких тут не любят.
Раньше дал бы Елтышев за такие слова в грудак; так он и делал, когда служил. А теперь пришлось терпеть. Но кулаки чесались, действительно, физически чесались, словно комары накусали. Даже поскреб ногтями казанки. И четко, с расстановкой, сказал:
– Жду машину бревен и бензопилу, за которую уже заплачено. Получу – будем разговаривать. Нет – на себя пеняй.
Загнал «Москвич» во двор, стал возиться с воротами. Харин стоял и наблюдал, как Елтышев поправляет покореженный столб, волочет осевшие, хлипкие воротины, вставляет слегу в железные скобы… Наблюдал, что-то соображал.
Недели две Николаю Михайловичу казалось, что Харин вот-вот привезет обещанное – все-таки рвать отношения никому не выгодно – хотя бы необходимые именно сейчас бревна. Яма темнела, пугала, как вырытая могила.
Елтышев обложил ее старыми досками и бревешками, чтоб случайно никто не свалился. Чувствовал себя каким-то разорителем, особенно натыкаясь на взгляд тетки Татьяны, – вот взял и изуродовал двор…
После ветра и за ним дождя кучи вокруг ямы покрылись зелененькими точками – что-то стало там прорастать.
В конце концов не выдержал, поехал в Захолмово на пилораму.
Встретили его равнодушно,
– Бревна есть? – спрашивал Елтышев.
– Да есть, конечно. Вон, целые горы…
– И в какую цену? Мне штук двадцать надо. Срочно.
– Бревна… – Мужики переглядывались. – Да мы их на доски распускаем.
– Мне надо бревна купить, для погреба.
– Ну, это надо у начальства спрашивать…
– А где начальство?
– Да где-то тут…
После долгих поисков Николаю Михайловичу удалось найти начальника пилорамы, и он тоже долго не мог взять в толк, чего от него хотят.
– Доски у нас в ассортименте, – перечислял упорно, – горбыль, брус…
– Мне бревна надо.
– Бревна не продаем… Бор же рядом.
– И что, – Елтышев нервно хмыкнул, – сосны ехать валить?
– Ну, договориться с кем, с лесничим… Нам невыгодно кругляк продавать. Мы – доски можем, горбыль, брус, обрезь на дрова…
Вечером вымотанный до предела, опустошенный, сидел Николай Михайлович в огороде. Лесничего он так и не отыскал, бревнами не разжился и впервые, встретив Юрку, сам позвал того выпить.
Пока брал дома закуску, – жене сказал, что посидит с соседом на воздухе, – Юрка сбегал за спиртом.
Спирт оказался не такой уж ядовитый, с устатку даже приятный. После сотни граммов стало слегка полегче, но настроение не улучшилось. Смешанная со злобой досада обострилась.
– Вот полгода, больше, здесь прожил, – заговорил Елтышев, глядя на синеющие в густеющем сумраке верхушки сосен, – а никак не привыкну. К людям не могу привыкнуть. Хотя и мало с кем сошелся. Сначала как-то неприятно было, а теперь радуюсь – меньше, думаю, меня развели… Скажи вот, – повернулся к Юрке, – зачем этим Хариным так внаглую надо было меня нае… – удержался, не сматерился, – накалывать? Сначала бензопилу втюхивали, которой, видимо, и в природе нет. Две с половиной тыщи за нее отдал. Потом – бревна. Наобещать наобещал… Хм, лесником человек работает, мог бы за месяц как-нибудь…
– Кто лесником? – перебил Юрка. – Харин, что ли?
– Ну да, он мне еще в начале марта сказал, что устраивается. Бревен наобещал, взял деньги…
– Да никакой он не лесник, Михалыч! Дома сидит. Может, сулились ему, но не взяли.
Елтышев не мог поверить:
– Он мне сам сколько раз… Точно не лесник?
– Да точно. Я-то знаю. – Юрка быстро плеснул в стопки. – Вздрогнем? – И когда выпили, сразу, не заедая, стал объяснять: – Его понять можно, что так он… А на что им жить? Тем более с пятью детьми. Я вот местный, родни полдеревни, все чем не чем, а помогут. А им, приезжим… На детские деньги живут, картофан едят сплошной. Вот и приходится… И большинство здесь таких. Мне вот, думаешь, приятно так?.. Не совсем же я скотина еще. А – стыдно. Утром просыпаюсь, и чего? Чего делать-то? Тридцать девять лет, все вроде умею, могу, а толку… Ну умею в смысле что тут в деревне требуется. Все работы перепробовал. И отовсюду, знаешь, Михалыч, за что увольняли? Не за прогулы и это самое, – щелкнул себя по горлу, – а что место закрывалось.