Эмфирио
Шрифт:
Наутро, подкрепившись чаем с печеньем и сушеными морскими сливами, юные паломники стали подниматься по пустынным скалистым склонам, поросшим жестким кустарником с острыми шипами.
Ближе к полудню они достигли эскарпа. Когда-то в древности гроза ударила в горный уступ молнией, оставившей на выпуклой черной скале замысловатый узор белесых отметин. Некоторые сочетания следов молнии, ныне обрамленные водруженными жрецами золотыми окладами, напоминали затейливые буквы архаического алфавита, составлявшие неровную надпись:
ФИНУКА ВЕЛИТ!
Под священным Знамением возвели обширную платформу, выложенную плитами кварца, яшмы, красноватого кремнистого сланца и
С обрыва открывался величественный вид — Гил впервые увидел настоящие дали. На востоке, за провалом глубокой долины, поднимались и опускались Скудные горы, последнее пристанище вирванов. К северу и к югу горбились крутые хребты, пестревшие в отдалении неразборчивой рябью. Где-то на севере проходила граница Борределя, где-то на юге начинались непроходимая Солончаковая пустыня. В западном направлении простирались необитаемые земли Фортинона — буроватая и серая с черно-зелеными пятнами пустошь в золотисто-ржавой дымке вечернего солнца, будто покрытая прозрачной пленкой потемневшего, но еще блестящего старого лака. Далеко, на самом горизонте отливал ртутью океан, подобный отражению неба в дрожащем от жары воздухе. Отжившая свой век страна, где развалин больше, чем обитаемых жилищ! Гил пытался представить себе, как все это выглядело две тысячи лет тому назад, когда города еще не были сметены ковровыми бомбежками. Сидя на плоском камне и обняв колени руками, Гил думал об Эмфирио. В уме легендарные события накладывались на ландшафт, как разметка промасленной бумаги — на деревянную панель. Там, в Скудных горах, Эмфирио предстал перед ордой пришельцев с безумной луны Зигеля — по всей вероятности Дамара, ибо другой луны у Хальмы не было. Исполинский провал на северо-востоке — несомненно седловина Сговора! А перед ней — поле битвы, где Эмфирио воззвал к чудищам, потрясая волшебной скрижалью. Чудища? Вирваны, конечно — кто еще?
Послышался безапелляционный окрик вожатого — надлежало собирать хворост. Грезы прервались, мимолетные чары развеялись. Но вскоре их воскресило чудесное зрелище заката: земля и небо тонули на западе в печально-лучезарном пламени цвета древнего янтаря.
От котелков, висящих на треножниках, исходил аппетитный аромат чечевичной похлебки с ветчиной. Под котелками трещали и плевались огнем ветки ежевичного дерева, дым растворялся в прохладном сумеречном небе... Походные звуки и запахи разбудили в подсознании Гила глубоко затаившийся нервный узел, что вызвало странную электрическую дрожь, волной пробежавшую по коже. Именно так, именно у таких костров сидели на корточках его древние предки — на Земле или на другой далекой планете, которой принадлежала честь называться прародиной человека.
Никогда еще еда не казалась Гилу такой вкусной. Подкрепившись и глядя в костер, догоравший под невероятно близкими небесами, Гил ощутил приближение чего-то важного и радостного, будто стоял на пороге откровения, нового понимания — понимания чего? Себя? Мира? Человеческой природы? Он не мог сказать наверняка. Откровение дрожало, неуловимое, на краю восприятия...
Прыгун-вожатый тоже вдохновился чудесной картиной ночного небосклона. Воздев указательный палец к звездам, он изрек: «Обратите внимание, все без исключения! Перед вами величие, превосходящее человеческое разумение. Заметьте, как блещут светила Мирабилиса! А за ними, чуть выше — крайняя ветвь галактической спирали, сотни тысяч миров! Разве это не внушает трепет?
Как по-твоему, Найон Бохарт? Разве открытое звездное небо не говорит с нами голосом, проникающим до мозга костей?»
«Говорит, еще как!» — заявил юный Бохарт.
«Нет ничего великолепнее, ничего торжественнее бесконечности мироздания! Даже если бы нам не было даровано Знамение, одного этого зрелища было бы достаточно, чтобы прыгать от восторга во славу Финуки!»
Недавно, просматривая вырезки и обрывки документов из папки Амианте, Гил наткнулся на строки философского диалога, с тех пор навязчиво
«В условиях бесконечности любая возможность, самая невероятная, реализуется».
«Возможность наличия или возможность отсутствия?»
«И того, и другого — и ни то, ни другое».
Вожатый, раздраженный тем, что его прервали, когда он пытался создать атмосферу благочестивого преклонения, холодно спросил: «Это еще что? Бестолковая многозначность мракобесия, непостижная уму!»
«А чего тут постигать-то, все проще простого! — презрительно протянул нахальный Найон, на год старше Гила. — Значит, все возможно — все, что угодно».
«Не совсем так, — возразил Гил. — В этом гораздо больше смысла. По-моему, это важно».
«А, сущий вздор! — буркнул вожатый. — Как бы то ни было... может быть, ты снизойдешь до разъяснения?»
Гил, внезапно оказавшийся в центре внимания, чувствовал себя неловко и никак не мог подобрать слова — тем более, что сам не вполне понимал сформулированный парадокс. Но лица, озаренные сполохами костра, ждали — все смотрели на него. Запинаясь, Гил застенчиво промямлил: «Мне кажется, что Вселенная, судя по всему, бесконечна, то есть... ну, в общем, бесконечна. Так что в каждом отдельном месте существуют свои условия, местные условия, и таких местных условий страшно много. Получается, что в условиях бесконечности существует бесконечное количество местных условий, так что где-то во Вселенной обязательно существует все возможное, даже если оно почти невероятно. Наверное, существует — я на самом деле не знаю, какова вероятность...»
«Чертовщина! — рявкнул вожатый. — Не наводи тень на плетень! Ты что, человеческим языком говорить разучился? Давай, просвети нас, неразумных».
«Ну, я имею в виду, что, может быть, в отдельных местах — просто потому, что имеется такая возможность — существует такой бог, как Финука, контролирующий местные условия. Может быть, даже здесь, на Северном континенте, или на всей планете. А в других местах богов может не быть. Это зависит, конечно, от вероятности существования того или иного бога». Тут Гил смутился и скромно добавил: «Только я не знаю, как рассчитать вероятность существования бога».
Вожатый тяжело вздохнул: «А тебе не приходило в голову, что человек, пытающийся угадать условия или вероятность существования бога, тем самым превозносит себя, ничтоже сумняшеся, над богом — как в духовном, так и в интеллектуальном отношении?»
«Ниоткуда не следует, что бог не может быть глуп, как пробка», — пробормотал Найон Бохарт. К счастью для него вожатый не расслышал. Бросив гневный взгляд на дерзкого юнца, наставник продолжал: «Возомнить такое о себе, должен заметить, может только человек самонадеянный до безумия. Кроме того, «местные условия», как ты изволил выразиться, не вызывают сомнений. «Финука велит!» — гласит Знамение. Совершенно ясно, таким образом, что Финуке подчиняется все сущее, а не тот или иной участок здесь или там. Если бы всемогущество Финуки ограничивалось какой-то территорией, Знамение гласило бы: «Финука повелевает переулком Эльбаума в Брюбенском районе», «Финука повелевает Додрехтенскими отмелями» или что-нибудь в этом роде. Ничего подобного! Знамение не обусловливает никаких ограничений: «Финука велит!» То есть Финука правит и судит — везде и всюду! Так что не будем больше заниматься софистикой».
Гил придержал язык. Вожатый снова обратил внимание на небеса, указывая и называя звезды и созвездия.
Один за другим юные паломники залезли в спальные мешки и заснули. На следующий день, рано утром, они собрались в обратный путь, напоследок отпрыгали выкрутас перед Знамением и стали спускаться вниз по склону — к станции Обертренда в близлежащем поселке горняков.
На обратном пути вожатый ничего не сказал ни Гилу, ни Найону Бохарту, но в следующий раз, когда они явились на занятия в Храм, их направили в особый класс для «трудных» (норовистых и непокладистых) подростков. Заведовал этой избранной группой эквилибрист-внушитель, человек непреклонный.