Энциклопедия русских суеверий
Шрифт:
Сумев разрушить «высокий» строй народного миросозерцания, власти так и не искоренили «низший уровень» верований. Одно из многочисленных свидетельств этому находим, например, в дневниках О. Ф. Берггольц. Она была поражена обилием суеверий в послевоенной деревне и так описывает реакцию местного парторга на самоубийство женщины: «„А что удавилась — в худой след попала!“ В худой след верят здесь твердо» <Берггольц, 1991>.
Несмотря на то что в XX в. традиционный мир деревни превратился в своеобразную Атлантиду, «затерянный материк», а изучение бытующих крестьянских поверий велось после 1917 г. крайне нерегулярно, в 50—80-х гг. были опубликованы интересные работы, в том числе касающиеся верований из области низшей демонологии, рассказов о нечистой силе <Токарев, 1957; Померанцева, 1975; Толстой, 1974, 1976; Успенский, 1982; Черепанова, 1983; Зиновьев, 1987, и др.>. Конец 80-х — начало 90-х гг. знаменовался появлением большого числа исследований, что объяснялось и освобождением науки от идеологических пут, и значимостью темы, и влиянием моды. К сожалению, многие исследователи второй половины XX в. сосредоточились на изучении белорусских и южнославянских верований, которые и оказались собранными, описанными достаточно полно, систематизированными. Отрывочность сведений о великорусских верованиях вызвала определенную сложность при работе над книгой, предрешила доминирование в ней материалов XIX — начала XX в.
Охарактеризовать «низший уровень» верований можно, лишь определив его место в комплексе народных воззрений, в крестьянском миросозерцании. Ограничимся здесь самыми общими соображениями.
Истоки многих даже современных крестьянских верований уходят в глубокую древность. Первые более или менее систематические свидетельства о вере наших «непосредственных предков», восточных славян, относятся к концу 1-го — началу 2-го тысячелетия н. э.
Кроме поклонения высшим божествам восточнославянского пантеона (Перуну, Велесу, Мокоши — перечисляем тех, названия и суть которых не вызывают противоречивых научных толкований), в историко-литературных памятниках Древней Руси упоминается о почитании славянами стихий — прежде всего воды (источников, озер, рек), огня, а также растительности, камней. Часто говорится и о почитании умерших. Славяне поклонялись нимфам и некоторым другим духам, которым приносили жертвы, а потом гадали о будущем <Гальковский, 1916>.
В Уставе святого Владимира читаем о молениях «под овином, в рощении или у воды». Кирилл Туровский восклицал: «…уже бо не нарекутся Богом стихии, ни солнце, ни огнь, ни источники, ни древеса», а формула отречения от язычества, приписываемая Ефрему Сирину, призывала не делать ничего, что «совершается обыкновенно у источников, под деревьями и на перекрестках». В первом Тайноводственном поучении новокрещаемым святой Кирилл Иерусалимский осуждал обычай «возжигать свечи и кадить при источниках и реках».
Основываясь на анализе историко-литературных памятников Древней Руси, В. И. Аничков отмечал: «Культы огня под овином, у воды и священных деревьев составляют самые главные черты народной веры наших предков» и делал вывод о том, что в источниках «о водяных культах упоминается еще чаще, чем о почитании огня — сварожича». Основу же веры восточных славян составляло, по его мнению, «обращение непосредственно к стихиям», «к самой природе, как таковой» <Аничков, 1914>. Е. Г. Кагаров утверждал, что «древнейшей ступенью славянской религии был, по-видимому, аниматизм», то есть своеобразное мировоззрение, «по которому вся природа оживлена, наделена особой самостоятельной жизнью» <Кагаров, 1918>.
Кроме высших божеств и «живых» стихий есть упоминания о существах, по-видимому наиболее близких к тем, о которых идет речь в этой книге, — об упырях и берегинях, вилах, роде и роженицах, а также о волхвах, кудесниках, чародеях.
Почитание «живых» стихий, прежде всего земли в соединении с водой, сохранялось вплоть до XIX–XX вв. «К земле народ питает уважение, называет ее кормилицей, матерью сырой землей, местом покоя родителей. При божбе клянутся ею: „Не взвидь я земли под собою, кормилицы“. <…> Сухою землею засыпают раны от поруба и пореза, говоря, что „мать сыра земля улечит лучше великого знахаря и за леку не возьмет…“» (Орл.) <Трунов, 1869>. «Земля не олицетворяется, а матерью называется по той причине, что первый человек Адам взят из земли. На этом основании народ питает к ней такое уважение, что если бы кто вздумал в шалости стегать плетью землю, то тому старшие непременно бы заметили, чтобы он перестал стегать мать сыру землю» (Арх.) <Ефименко, 1877>. «Полагаем, что культ земли сохранился в своей древнейшей форме, — писал Н. М. Гальковский, — это почитание без храмов, обрядов и даже без определенно выраженной идеи; в основе этого культа лежит сознание близости и зависимости от земли… Такое сознание присуще всем людям» <Гальковский, 1916>. Мать сыра земля — «это не поэтическая только метафора, а нечто большее — действительная кормилица и поилица человека, чувствующая и сознающая. У ней есть глаза, это — озера, реки и вообще воды. В них нельзя мочиться, и старухи строго кричат на ребят, когда они собираются делать это, предостерегая их, что вода — „глаза матери земли“» (Влад.) <Смирнов, 1927>.
Действительно, отношение к воде, также считавшейся «живой», было сходным: даже в последней четверти XX в. на севере России местами сохранялся запрет ходить после захода солнца по воду. Он мотивировался тем, что «вода спит — отдыхает» и ее «нельзя будить» (Мурм., Волог., 1982–1988).
Почти повсеместно считалось, что оскорбление воды шумом, бранью, плевками, прочими неуместными и неурочными действиями может навлечь болезнь, даже смерть. На Ярославщине оскорбивший воду опускал в нее кусок хлеба, прося прощения у «матушки воды» и у «водяных дедов и прадедов, отцов и матерей и их малых детушек». Аналогично, «получившие вред от упаду наземь» ходили «прощаться» (прощаться, просить прощения у земли) на то место, «где случилось падение» (Нижегор., Мурм. и др.).
Вода в разнообразных состояниях — в реке, озере, дождевая, ключевая — играла особую роль и в повседневном быту крестьян XIX–XX вв., и во время больших календарных праздников. Во многих губерниях встречать весну выходили именно к воде. Как и птицы, пробуждающиеся ручьи, родники, вскрывающиеся ото льда реки были первыми провозвестниками весеннего воскресения земли. Крестьяне говорили, что «на Сороки (22 марта) прилетает кулик из-за моря, приносит воду из неволи», а апрельские ручьи «землю будят». В крестьянском календаре отмечали все особенности «поведения» водных источников: «Если в марте вода не течет, в апреле трава не растет»; «Раннее вскрытие реки обещает хороший покос» и т. п.
Согласно народной космогонии, вода со всех сторон обтекает, покоит на себе землю. По поверьям, именно водной дорогой умершие отправлялись в свои расположенные за морем жилища, поэтому, чтобы вода принесла покойным весть о празднике, в некоторых областях России на Пасху кидали в реку яичную скорлупу. Повсеместно вода, поставленная в чашке у изголовья умирающего, — начало «посмертного пути» его души. Крестьяне Архангельской губернии полагали, что вода эта колышется, когда душенька «обмывается от грехов своих» (этим заменялось иногда предсмертное напутствие). Если же вода недвижна — то «затоскуют и загорюют родные, что душа улетела, не омывшись от грехов. „Пропала!“ — говорят, хотя бы умерший перед смертью и исповедался, да не было воды близ головы» <Ефименко, 1877>. На Брянщине говорили, что «душе легче выходить на воду» (умирающий меньше мучается).
В воззрениях народа вода считалась не только «путем умерших», но и «дорогой в будущее» (таково одно из объяснений распространенного обычая гадать по воде). По сообщению из Ярославской губернии, девушки гадали со свечой у проруби, «ожидая увидеть в воде лик суженого». В Тульской губернии на первой неделе Великого поста крестьяне выходили к рекам, прислушивались: не шумит ли вода? Если вода шумела, как жернов на мельнице, то это предвещало летом большие дожди и грозы. Если вода стонала, как ребенок или старая баба, то ожидались беды, пожары, смерти, землетрясения.
Вода вещала и об участи опасно больного: «Сойдешь на ключ, помолишься на все четыре стороны и думаешь: на живое или на мертвое? Как на живое — водыча стоит как стеклышко светлая; как на мертвое — ключи забьют, запрыскают оттуда с песком» (Новг.). Верили, что умерших колдуны и ворожеи могут показать в чашке с водой (см. ПОКОЙНИКИ).
Всеобъемлющая стихия воды заключает в себе и созидательное, и разрушительное начала; вода (в различных состояниях, в разное время суток, года) и «наносит», и лечит болезни: «Вода была всегда, и Бог на нее пустил землю, сотворив последнюю. <…> „Сильна, — говорят, — вода, сильнее ее на свете нет; землю прокопаешь, на край света уйдешь, горы сроешь, а воды ничем не остановишь“…» (Орл.) <Трунов, 1869>.