Энерган-22
Шрифт:
— Спасибо, — поблагодарил я и, не удержавшись спросил: — Агвилла, мне все время хочется спросить о том, что не имеет касательства к нашим задачам, относится только к вам лично.
— К вашим услугам.
— Вы крупный химик. Вам принадлежит великое открытие, и, рано или поздно, люди будут вам за него признательны. Но вы подчинили всю свою жизнь, свои устремления и, наконец, свое открытие жажде мести. Вы стали химиком — по воле отца и в силу обстоятельств… А кем бы вы стали, если бы не трагедия в Кампо Верде?
Агвилла ответил сразу, без колебания: — Художником. — И, помолчав, добавил: — Или кинооператором. Вы ведь видели, какой фильм я снял в девять лет?
Он улыбнулся. И от этой ребяческой улыбки у меня защемило сердце.
Часть
1. Сюрпризы Америго-сити
Поезд двигался со скоростью воловьей упряжки. Ему предстояло пересечь южные предгорья Скалистого хребта, пустынные районы западнее Америго-сити и у поречья Рио-Анчо повернуть к морю. Он был наполовину пуст, пассажиры — в большинстве индейцы — завтракали, обедали и ужинали, расстелив на коленях домотканые полотенца, а затем дремали на скамьях, подложив под голову свернутые пончо. Я не спускал глаз с чемодана.
Соседи по купе время от времени менялись, но я надеялся, что за мной по распоряжению Агвиллы следует какой-нибудь ангел-хранитель. Сказал же он о том, что его люди будут поддерживать со мной связь. Всюду. Значит, и в поезде?
Окон не открывали, но каждый час в вагон впускали немного кислорода. С приближением к Америго-сити за окнами все чаще проплывали огромные промышленные комплексы, воздух становился все более насыщенным ядовитыми испарениями, все чаще мелькали люди в масках или с платками у лица.
Почти три недели я был оторван от города, не знал, что творится на белом свете. При первой же возможности накупил газет и, удобно устроившись возле окна, стал просматривать одну за другой. Начал я, естественно, с “Утренней зари” и был поражен, увидев, что энерган почти забыт и я вместе с ним. В литературном приложении печаталась повесть о покорении планеты Омега-001 с умопомрачительными подвигами капитана Бима. Прочие крупные газеты также занимали свои страницы чем угодно, только не волнующими проблемами современности. Да, видно Мак-Харрис неплохо позаботился, чтобы заглушить даже далекие отзвуки операции “Энерган”.
Под конец я развернул газетку “За чистоту плане ты”, орган федерации, возглавляемой профессором Моралесом. Как правило, на ее полосах — а их всего четыре — не печатались скандальные истории или сплетни об интимной жизни кино— и телезвезд. Не было там места и для реклам фирмы “Вита-Синтетика”
Обычно там публиковались сообщения о митингах протеста в клубе Борцов, статьи об опасности вируса стайфлита, обращения самого Моралеса к правительству с призывом очистить воздух на промышленных предприятиях. Словом, это был скучный, ведомственный бюллетень федерации. Его почти никто не читал, а существовал он на пожертвования, которые собирали на улицах старики и школьники.
Я рассеянно взглянул на первую полосу. И обомлел. Три колонки занимала моя собственная фотография. Крупным планом. Правда, на ней я выглядел моложе, к тому же был без бороды — видимо, снимок взяли из архива. Через всю полосу огромными буквами шел заголовок: ТЕОДОРО ИСКРОВ ВОЗВРАЩАЕТСЯ В АМЕРИГО-СИТИ С ПОСЛАНИЕМ ОТ “ЭНЕРГАН КОМПАНИ”
Не веря собственным глазам, я стал лихорадочно читать статью.
“Тупаку, 8 сентября. От нашего собственного корреспондента.
Вчера поздно вечером в корпункт позвонил незнакомый мужчина, заявивший, что должен передать важное сообщение от имени “Энерган компани”. После чего сказал, что журналист Теодоро Искров, автор нашумевшей повести “Энерган-22”, бесследно исчезнувший из своего дома три недели назад, провел несколько дней в резиденции “Энерган компани”. Сейчас он возвращается в город. О дне и часе его приезда нам сообщат дополнительно. Искров везет послание “Энерган компани” к Князю и правительству Веспуччии, президенту “Альбатроса” Эдуардо Мак-Харрису, нашей федерации, партии апперов и всему населению страны. В нем содержатся предложения, которые могут оказаться решающими для будущего нашей страны и всего цивилизованного мира”.
Вслед за этим шло сообщение от редакции: “Как нам стало известно, две-три недели назад профессор Моралес лично просил Теодоро Искрова вручить “Энерган компани” проект соглашения о сотрудничестве с нашей федерацией. Мы надеемся, что Искров везет положительный ответ. Призываем всех, кому дорог завтрашний день Веспуччии, принять участие во встрече Теодоро Искрова, посланца жизни!”
Не веря своим глазам, я перечитал корреспонденцию раз, другой. В памяти всплыли слова Агвиллы там, в мертвом Кампо Верде: “Вам будут оказывать поддержку многие”. Судя по газете, поддержка начиналась весьма энергично, я бы сказал — чересчур. Интересно, как к этой шумихе отнесется Командор? Запретит готовящуюся встречу или просто-напросто распорядится доставить меня в “Конкисту” прежде, чем я доберусь до Америго-сити? Я еще раз взглянул на фотографию в газете, а затем на свое отражение в окне. Никакого сходства. Из мутного стекла на меня хмуро взирала бородатая физиономия с лохматой головой, в темных очках и спортивной рубашке — ничего общего с элегантным мужчиной на снимке. А в кармане у меня лежало удостоверение на имя Мартино Дикинсена, антиквара… Так что особо опасаться ареста не приходилось.
Если только тот забулдыга американец, Дуг Кассиди, не был человеком Командора.
Пожалуй, он один из немногих, кто каким-то образом знал, что Мартино Дикинсен и Теодоро Искров — одно и то же лицо.
К счастью, до самого города в вагон никто не заходил и ничего настораживающего не произошло — ни в поезде, ни на попутных станциях. Это меня немного успокоило, и я вновь погрузился в размышления о сложной миссии, которая выпала на мою долю. Ведь, по сути говоря, мне был передан ультиматум, в котором требовалось — ни больше ни меньше! — не только самоуничтожение целой экономической империи, но и физическая гибель главы этой империи! В нем удивительно сочетались расчетливый риск и дерзость с романтическим пафосом, восходящим к пылкой эмоциональной атмосфере первой половины XIX века.
Насколько я мог уловить, внешностью и духом Агвилла, Белый Орел, полностью соответствовал нормам этики и морали той давней эпохи. Если рассуждать здраво, то ультиматум был порожден скорее страстями, чем трезвым анализом реальной обстановки, и неизбежно одержал в себе ту ограниченность, какой отличается все, что рождено страстью, какой бы благородной ни была цель. Вряд ли Алехандро по доброй воле подписался под ним, хотя, бесспорно, и он считал, что Мак-Харрис заслуживает уготованной участи. Я думаю, будь вождем племени он, а не Агвилла, он, вероятно, принял бы иное решение. Страсти неизбежно вызывают ответные страсти, а это порождает непредсказуемые поступки. Разве согласится Мак-Харрис так просто уйти со сцены? Не толкнет ли могучий инстинкт самосохранения его к ответным действиям, которые могут оказаться куда более пагубными для страны? И, наконец, какова моя роль в этой сложнейшей игре, где материальные интересы, классовые противоречия и расовые конфликты неотделимы от личных столкновений и распаленных страстей? Поезд въехал под своды огромного вокзала. Я выглянул в окно. По перронам сновали пассажиры в масках, тележки развозили багаж, в привокзальных буфетах торговали минеральной водой “Эль Волкан”. Я тоже надел маску и, крепко держа в руке чемодан, вышел из вагона. Огляделся, двинулся к выходу — все спокойно. Когда же автоматические двери раздвинулись, и я ступил на тротуар, моему взору предстала картина, от которой я обомлел.
Вся привокзальная площадь была забита толпой. Люди стояли молча, тесно прижавшись друг к другу. Почти все в масках. Лишь кое-где белели прижатые к лицу платки.
Мимо меня поспешно проходили пассажиры, напуганные таким скоплением народа. А я не мог двинуться с места, уверенный, что все смотрят только меня, что меня узнали.
От переднего ряда отделился высокий худой человек. В отличие от других он не прятал своего лица, я узнал профессора Луиса Моралеса. Он приблизился ко мне, внимательно оглядел с головы до ног и, обернувшись к толпе, крикнул: — Человек в синей клетчатой рубашке и маске “Нефертити!” Это он!