Энн в Саммерсайде
Шрифт:
— Вот лягу и буду думать о хорошем. Боже, ну и одеяло — в глазах рябит от всех этих разноцветных лоскутков. До чего же роскошная комната для гостей! Вот бы провести здесь ночь в детстве, когда я так мечтала, чтобы меня положили в комнату для гостей!
Энн расчесывала волосы под самым носом у Анабеллы Томгаллон, которая взирала на нее с высокомерием знаменитой красавицы. Ей было немного страшно смотреть в зеркало: вдруг оттуда выглянет одна из многих несчастных женщин этого семейства, которая вот так же причесывалась перед ним? Она храбро открыла дверь стенного шкафа, хотя и опасалась, что оттуда вывалится пара скелетов, и повесила на вешалку платье. Затем спокойно уселась в жесткое кресло, у которого был такой вид, будто оно сочтет оскорблением, если кто-нибудь
— Я очень рада, что вы меня навестили, милочка, — сказала ей после завтрака мисс Минерва. — Мы славно провели время, правда? Я так давно живу одна, что почти разучилась говорить. И должна вам сказать, что восхищена знакомством с прелестной неиспорченной девушкой, которые, оказывается, еще сохранились в наш испорченный век. Я вам этого не сказала, но вчера был мой день рождения, и мне очень приятно, что в этот день мой дом украсила юность. Мои дни рождения теперь уже никто не помнит. — Мисс Минерва вздохнула. — А раньше приезжало столько гостей…
— Ну что, мисс Ширли, наслушались всяких ужасов? — спросила тетя Шатти за ужином.
— Неужели все эти кошмарные события, о которых мне поведала мисс Минерва, произошли на самом деле?
— Самое странное, что все это правда, — ответила тетя Шатти. — Трудно поверить, но с Томгаллонами действительно происходили ужасные несчастья.
— А мне кажется, что за шесть поколений в любой большой семье произойдет столько же, — заметила тетя Кэт.
— Нет, столько не произойдет. Действительно, можно подумать, что над ними тяготеет проклятие. Столько Томгаллонов умерло внезапной или насильственной смертью. Правда, всем известно, что в семье было много душевнобольных. Это само по себе уже проклятие… Но я слышала старую историю — не помню уж подробностей — о том, будто этот дом проклял построивший его плотник. Говорят, постройка дома обошлась гораздо дороже, чем было определено контрактом, а старый Поль Томгаллон отказался доплатить разницу и разорил этого человека.
— По-моему, мисс Минерва даже гордится семейным проклятием, — заметила Энн.
— Чем же ей, бедной старухе, еще осталось гордиться? — вставила Ребекка Дью.
Энн улыбнулась, услышав, как величественную аристократку называют бедной старухой. Но после ужина пошла к себе и написала Джильберту:
«А я-то воображала, что Томгаллон-хаус — сонный старый дом, где никогда не происходило ничего особенного. Может быть, теперь уже и не происходит, но в прошлом еще как происходило. Элизабет вечно толкует о своем Завтра. А Томгаллон-хаус — это Вчера. Я рада, что живу не во Вчера… и что Завтра улыбается мне дружеской улыбкой.
Разумеется, мисс Минерва, как и все Томгаллоны, любит театральные эффекты, и рассказывать о семейных трагедиях для нее одно наслаждение. Они заменяют ей мужа и детей. Но, Джильберт, давай дадим себе зарок, что, даже состарившись, мы не будем вспоминать жизнь как сплошную трагедию, да еще и упиваться этим. Мне кажется, я не смогла бы жить в доме, которому сто двадцать лет. Надеюсь, наш с тобой домик будет или совершенно новым — без призраков и традиций, — или, если уж это невозможно, перейдет к нам от людей, жизнь которых была нормальной и по возможности счастливой. Я никогда не забуду вечер и ночь, проведенные в Томгаллон-хаусе. К тому же я впервые в жизни встретила человека, который сумел меня переговорить».
Глава двенадцатая
Элизабет Грейсон всегда верила, что с ней обязательно должны случаться замечательные вещи. То, что под бдительным надзором бабушки и Марты в ее жизни редко что происходило, отнюдь не поколебало ее уверенности: если ничего хорошего не случилось сегодня, то непременно случится завтра… или послезавтра.
Когда по соседству с ней поселилась
— Это конец, конец всему, мисс Ширли! — рыдала она в комнате Энн.
— Ну почему же, голубушка, наоборот, все только начинается, — утешала ее Энн.
Но у нее самой на душе скребли кошки. Она так и не получила ответа от отца Элизабет: или ее письмо до него не дошло, или судьба дочери была ему безразлична. А если так, что ждет Элизабет? Ей и сейчас плохо, каково же ей будет, когда она вырастет?
— Эти старухи затиранят ее до смерти, — сказала Ребекка Дью, и Энн в душе согласилась с ней.
Элизабет отлично понимала положение вещей, и особенно ее возмущало отношение к ней Марты. Не то чтобы ей нравилась черствость бабушки, но она готова была признать, что бабушка имеет на это право. Но по какому праву ею помыкает эта противная Марта? Элизабет часто хотелось спросить ее об этом. «Как-нибудь и спрошу… когда наступит Завтра. Вот интересно будет на нее посмотреть!» — со злорадным наслаждением думала она.
Бабушка никогда не отпускала внучку гулять одну: дескать, ее могут украсть цыгане. Сорок лет назад такое случилось в Саммерсайде. Но с тех пор цыгане почти никогда не появлялись на острове, и Элизабет считала это просто отговоркой. Можно подумать, бабушка так уж расстроится, если ее и в самом деле украдут цыгане! Элизабет знала, что старухи ее не любят. Они даже старались никогда не называть ее по имени и в третьем лице всегда называли ее «девочка». Как это злило ее: точно так же они могли бы говорить «кошка» или «собака».
Но когда однажды Элизабет осмелилась выразить протест, лицо бабушки потемнело от гнева, и ее наказали за дерзость. А какое довольное лицо было у Марты! Элизабет часто задумывалась: за что Марта ее так невзлюбила? Она не знала, что эта мрачная старуха была беззаветно предана матери Элизабет, которой рождение ребенка стоило жизни. Но если бы девочка это и знала, она не поняла бы, каким образом утрата дорогого человека может выжечь в душе другого все добрые чувства.
Элизабет ненавидела роскошный и мрачный особняк, где она прожила всю жизнь и где все отталкивало ее как чужую. Но когда в Звонких Тополях поселилась мисс Ширли, жизнь ее волшебным образом изменилась. Куда бы она ни посмотрела, везде таилась красота. К счастью, бабушка и Марта не могли запретить ей смотреть, хотя если бы могли, то обязательно запретили бы. Недолгие и нечастые прогулки с мисс Ширли по красной дороге были светлыми моментами в тусклой жизни Элизабет. Все вокруг приводило ее в восторг: раскрашенная красно-белыми полосами башня маяка… голубые очертания дальних берегов бухты… волны с пенистыми барашками… мерцавшие в лиловых сумерках бакены… А полускрытые в дымке острова! А оранжево-красные закаты!
К вечеру Элизабет всегда подымалась в мансарду и смотрела оттуда сквозь верхушки елок, как солнце опускается в море, как всходит луна и из гавани уплывают корабли. Уплывают, чтобы не вернуться назад. Как ей хотелось уплыть на одном из них… на свой остров Счастья. Но корабли никогда не возвращались из страны, где всегда было Завтра.
И куда же ведет эта таинственная красная дорога? Иногда Элизабет казалось, что она умрет от любопытства, если этого не узнает. Когда наступит Завтра, они с мисс Ширли уйдут по ней далеко-далеко и, может быть, найдут тот самый остров, на котором смогут жить вдвоем и куда никогда не посмеют явиться бабушка с Мартой. Старухи до смерти боятся воды и никогда не плавали ни на пароходе, ни на лодке. Элизабет нравилось представлять себе, как она показывает им язык со своего острова, а они исходят бессильной злобой на берегу.