Эпоха харафишей
Шрифт:
— Мягкость — самая главная добродетель, а целостность — одно из качеств могущественных людей.
Шамс Ад-Дин лишь кивнул головой в ответ, не проронив ни слова, и тогда шейх продолжил:
— Со всей моей искренностью, мастер Шамс Ад-Дин, я уполномочен некоторыми знатными людьми поговорить с вами…
— Что они хотят?
— У них вполне законное и искреннее желание провести вашу свадебную церемонию…
— Моя свадебная церемония пройдёт в соответствии с моими возможностями
— Но вы ведь ещё и предводитель клана в нашем переулке…
— Это никогда не изменит ничего в моём положении, как вам хорошо известно…
— Но вы ведь всеобщий предводитель — и знати, и харафишей, и каждая группа вправе почтить вас по-своему, по мере своих возможностей.
Шейх повернулся к Фулле и спросил её:
— А каково ваше мнение, госпожа, вы ведь мать мастера Шамс Ад-Дина?
Фулла проницательно ответила:
— Благородного человека пристало чествовать, однако слово за ним самим…
Махмуд Катаиф с облегчением произнёс:
— Как и всегда, вы правы…
Шамс Ад-Дин выглядел мрачным:
— Как я могу принять почести от людей, которые, насколько я знаю, ненавидят меня?
— Нет, вовсе нет. Нет никого, кто бы ненавидел справедливость. Они просто хотят прояснить атмосферу.
— Она чище не станет от таких трюков, и я предполагаю, что вам есть ещё что сказать. Итак, выкладывайте всё…
На мгновение Махмуд Катаиф почувствовал неловкость, но затем собрался и продолжил:
— Они говорят, что все люди пользуются справедливостью и почётом, за исключением знатных особ и тех, кто на самом деле много работает. Какая же эта справедливость?
Вот они и зашевелились — тёмные армии врага, желающие потушить светящиеся угольки, проникающие в самые отдалённые части переулка и тупики. Они полагают, что Шамс Ад-Дин — незрелый юнец, которого можно пленить красивой мишурой, как можно пленить и его очаровательную матушку. Он поднял узловатую дубинку Ашура и замахнулся ею по пульсирующим иллюзиям, соблазнам и тщеславию. А затем грубо спросил:
— Разве они не живут в покое и безопасности?
— Будьте помягче, мастер. Почему вы взимаете отчисления только с них?
— Они единственные, кто способен заплатить…
— Однако все остальные люди трактуют это по-своему и не считаются с ними!
Шамс Ад-Дин сердито воскликнул:
— Они не заботятся ни о чём, кроме собственного высокого положения, в все остальные — бесправны!
Махмуд Катаиф на миг замолчал, а потом заявил:
— Они вправе требовать к себе уважения, соразмерного с их трудами…
— Что вы имеете в виду?
— Каким был бы наш переулок, не будь их? Их дома — украшение переулка, а имена — словно звёзды освещают
Ярость забурлила в груди Шамс Ад-Дина, и он закричал:
— Если бы не мой отец, никто не смог бы воспользоваться их деньгами. Поглядите на их коллег в других переулках — что они там творят?
Шейх замолчал снова, и казалось, что он колеблется, и тогда Фулла сказала:
— Говорите. Посланец должен лишь донести сообщение…
Воодушевившись её словами, он продолжил:
— Они полагают, что с ними несправедливо обходятся, как и с вами и вашими людьми, и говорят, что настоящий предводитель клана должен быть из числа знатных людей, ибо сам Аллах предпочёл их и возвысил среди остальных людей. Это нисколько не отнимет у бедняков право на справедливость!
Шамс Ад-Дин воскликнул:
— Теперь-то всё прояснилось, шейх! Они подзуживают меня нарушить обязательство и броситься в объятия бандитов и шантажистов!
— Боже упаси!
— Это правда, и вы верите в то, что я говорю.
— Да упаси Господь, мастер!
— Это моё окончательное мнение.
Шейх прервал его, поднявшись с дивана, и умоляюще попросил:
— Но подумайте же немного, я прошу вас всего-только отложить ваше решение, пока вы не обдумаете всё хорошенько…
И он понёсся из комнаты вон, словно беглец.
Махмуд Катаиф скрылся, оставив за собой шлейф из запахов табака и пота. Он оставил мать и сына в тишине: взгляды их встретились и разбрелись по сторонам. Между ними был конфликт, как и между его молодостью и инстинктами. Все украшения этого мира с их острым ароматом потаённых страстей притягивали его. В этой маленькой презренной комнатке пылали сияющие мечты о комфорте и интимной близости. Нашёптывания собственной души окрасили его лицо краской стыда — они были о его прекрасной мятежной матери с чарующим взглядом. Её красота неизвестного происхождения воплощалась в его отвратительной скрываемой слабости к ней.
Он заявил ей вызывающе:
— Главарь клана, как тебе известно, это защитник всего переулка, его пастырь, который сдерживает силы зла…
Мать язвительно заметила:
— Которого даже не отличить от обычного попрошайки…
Он пылко воскликнул:
— Мама, будь на моей стороне, а не против меня!
— Я всегда на твоей стороне, Аллах свидетель…
Испытывая недовольство и к себе самому, и к ней, он снова воскликнул:
— Я хочу быть достойным имени Ашура Ан-Наджи и его обязательству!