Эпоха мертвых. Москва
Шрифт:
Увидев меня, Соловьев представил меня как «командира партизанского отряда», «примкнувшего и сочувствующего», в общем, издевался, как хотел. Но такое представление было встречено доброжелательно, все по очереди пожали мне руку, представились. Запомнил я всего двоих – подполковника Нестерова, белобрысого, красномордого дядьку пугающих габаритов, и молодого старлея с гранатометом ГМ-94, новой мощной штукой для стрельбы 43-миллиметровыми гранатами, специально для городской войны сделанной. Старлея звали Димой.
Чаевничали час примерно. До чего договорились, так это до того, что завтра в «Пламя» прибудет первая группа «академиков», которые вместе с нашими начнут планировать мародерские операции в брошенных подмосковных торговых центрах. Теперь уже всем все равно, так что совесть спит спокойно, можно грабить.
Затем Соловьев дал команду к отбытию, и все засобирались. Через минуту мы уже сидели на броне, а двое доценковских бойцов, проверив, что делается за воротами, распахнули металлические створки, и колонна выбралась на улицу. Следующей точкой маршрута была улица Автопроездная. Это Пантелеев настоял, чтобы мы посетили здание института. Зачем – он и сам точно не знал, но сказал, что, может быть, мы обнаружим что-то интересное. Компьютеры ли, документы, что угодно. На месте разберемся. Ну, может, он и прав.
Дальнейший наш путь через город начал вызывать у меня тяжелую депрессию. Сейчас я был особенно рад, что не стал принимать предложение Доценко присоединиться к «племени» на автобазе. Смотреть на такое постоянно через забор – сам вскорости в петлю полезешь. Город умер. Город был убит. Жизнь из него ушла, но не это было самым мрачным. В него вошла Не-жизнь, то есть что-то намного более жуткое, чем сама смерть. И присутствие этой самой Не-жизни ощущалось постоянно, куда бы ты ни глянул, ты везде видел ее. Были ли это бестолково бредущие или смотрящие вслед машинам ожившие трупы, были ли это обгрызенные останки тех же зомби или людей на тротуарах, были ли это выбитые окна домов или не смытые дождем пятна запекшейся крови на асфальте. Все пугало, все давило, все вызывало тоску. И венчали картину пожары в опустевшем городе, которых было множество. Куда ни брось взгляд – везде поднимались в небо черные столбы дыма. Ад.
Учебный центр «Пламя», расположенный в лесу, между озером и его старицей, где кипит жизнь и люди работают, сейчас казался настоящим раем на земле. А здесь… мне казалось, что тысячи мертвых глаз следят за мной из тысяч мертвых окон, что сам воздух здесь враждебен любой жизни, и я как будто бы даже боялся вдыхать глубоко. Страшно было в Москве, очень страшно. Так страшно, что хотелось бежать отсюда без оглядки и никогда не возвращаться.
Я вновь натянул маску на лицо и закрыл глаза тактическими очками, словно это должно было охранить от того мертвого взгляда, которым смотрел на меня мертвый город, словно я скрыл свое лицо, и он меня никогда теперь не узнает. Это было бы смешно, но я заметил, что все сидящие со мной рядом на броне чувствуют себя неуютно. Тот же Копыто, которого я наконец рассмотрел и выяснил, что это «контрабас» из Костромы, рыжий, конопатый и круглолицый, и тот старался держать машину как можно дальше от всех стен и окон. Странное ощущение, что на тебя или могут броситься откуда угодно, или ты заразишься чем-то плохим, излишне приблизившись.
Едва мы вкатили на улицу Автопроездную, я сразу понял, что нам ничего в институте не светит. Потому что института не было, а было заваленное мощным взрывом или серией взрывов здание, от которого осталась груда изломанных стройматериалов. О чем я и известил Соловьева. Он кивнул и дал команду проезжать без остановки, только замедлиться до пешеходной скорости. Мало ли что разглядим в последний момент.
– Думаешь, твое начальство взорвало? – спросил меня Бугаев.
– А кто же еще? Они, разумеется, – подтвердил я. – Разом все вопросы сняли. Чтобы не копался никто.
– Значит, точно от них все пошло, – кивнул капитан.
БТР сбросил скорость и, слегка порыкивая дизелем, медленно поехал вдоль почти полностью завалившегося бетонного забора, объезжая наиболее крупные обломки бетона, лежащие на дороге. Обломков немного было, кстати, взрыв был произведен с умом, профессионально, здание просто сложилось внутрь себя. Тут и с экскаватором не один день провозишься.
Возле пролома я увидел сидящего на асфальте мертвяка, одетого в знакомый, хоть и очень грязный наряд. Я присмотрелся внимательно – Олег. Олег Володько, которого по-прежнему можно было узнать, несмотря на обвисшее, бледное, частично разложившееся лицо, измазанное запекшейся кровью.
– Остановите, пожалуйста, – сказал я неожиданно охрипшим голосом.
– Стой, Копыто, – не задавая вопросов, скомандовал Соловьев.
БТР, слегка качнувшись, остановился. Володько, сидящий неподвижно на земле, поднял голову и уставился на меня, спрыгнувшего с брони. Глаза были не Олега. Если все остальное, несмотря на посмертные изменения, было узнаваемо, даже две дырки от пуль против сердца, куда выстрелил Оверчук, то глаза были совершенно другими. Странная смесь равнодушия, даже непонимания, одновременно с невозможной, удушающей злобой и голодом, – вот что они, как мне казалось, излучали. Это даже не его взгляд был, это как будто нечто смотрело через его глаза на меня, ненавидело меня за то, что я живой, и хотело поглотить.
Я достал из кобуры ПБ. Не знаю, почему не взялся за автомат, а именно за пистолет. Это какой-то знак уважения к покойному? Может быть. Может быть, это еще станет когда-нибудь ритуалом. Последним «прости».
Володько издал тот самый еле слышный скулящий звук, который я уже не раз слышал от мертвяков, начал быстро и ловко подниматься с земли. Он уже был «ветераном», быстрым и хищным, непонятно только, почему он не убежал и не кинулся сразу. Да это и неважно теперь. Я навел пистолет ему в лоб, большим пальцем оттянул рубчатую округлую головку курка, взведя его с хрустящим щелчком, и нажал на спуск. Хлопнул выстрел, во лбу у Олега появилось отверстие, а сам он рухнул навзничь. И больше не шевелился. Похоронить бы надо, да не получится. Нехорошо. Жаль.
Я спустил курок с боевого взвода и убрал пистолет в кобуру. Ну вот и все. Хоть одному человеку из тех, кто работал со мной, отдал последний долг. Я вернулся к машине, и Соловьев, ничего у меня не спрашивая, дал команду трогаться с места.
– Копыто, давай теперь на Ленинградку, по утвержденному маршруту. Посмотрим там, как спасать программистов, – сказал он в люк.
– Понял. Сделаем, – откликнулся Копыто, снова скрывшийся за маской, очками и шлемофоном. Впрочем, теперь мы все так выглядели снова.
Двое на крыше
31 марта, суббота, день
– Смотри, вояки, – сказал он, ткнув пальцем в сторону появившихся на параллельной улице бронетранспортеров с пехотой на броне.
– Ага, – кивнула сидящая рядом девушка безо всяких эмоций в голосе.
До бронетранспортеров было метров шестьсот. Дом, на крыше которого они сейчас сидели, был крайним в группе двенадцатиэтажек, за которыми раскинулся сквер, отделяющий их двор от улицы Автопроездной. За последние два дня это были первые живые люди, которых им удалось разглядеть с их наблюдательного пункта. Мародеры здесь не крутились особо, потому что в этом районе их ничего не привлекало, так что одиночество было полным.