Эра Меркурия. Евреи в современном мире
Шрифт:
Две эти тенденции — этнизация Советского государства и национализация этнических евреев — усиливали друг друга, пока Сталин и новые чиновники Агитпропа не сделали два устрашающих открытия.
Во-первых, евреи, как советская национальность, стали этнической диаспорой, потенциально лояльной враждебному государству. После создания Израиля и начала «холодной войны» они обратились в подобие греков, немцев, поляков, финнов и прочих «некоренных» национальностей, этнически связанных с заграничной родиной и, следовательно, неисправимо чуждых. Государственный антисемитизм конца 1940-х — начала 1950-х годов был, среди прочего, запоздалым применением этнической составляющей Большого террора к этнической группе, избежавшей его в 1937—1938 годах.
Во-вторых, согласно новому советскому определению
Все сталинские чистки боролись с ползучим проникновением невидимых вредителей — и вдруг оказалось, что существует национальность, которая одновременно повсюду и нигде; национальность, которая так удачно стала незаметной, что стала заметной в рядах элиты (и, может быть, стала элитой); национальность, которая не имеет собственной территории (вернее, имеет, но отказывается на ней жить); национальность, у которой нет собственного языка (вернее, есть, но никто не хочет на нем говорить); национальность, которая состоит почти исключительно из интеллигенции (вернее, отказывается заниматься физическим трудом); национальность, которая пользуется псевдонимами вместо имен (причем это относится не только к старым большевикам, беллетристам и журналистам, но и к большинству иммигрантов из черты оседлости — всем детям Борухов, Гиршей и Мойш, поменявших отчества на Борисович, Григорьевич и Михайлович). Еврейство стало преступлением: те, кто исповедовал отдельную еврейскую культуру, превратились в «буржуазных националистов», те, кто отождествлял себя с русской культурой — в «безродных космополитов».
Более жестокая, хотя относительно небольшая по масштабу, кампания была направлена против первой группы (публичных евреев). В январе 1948 года самый видный представитель еврейской культуры в СССР, Соломон Михоэлс, был убит агентами МВД по распоряжению Сталина. (Человека, который заманил его в ловушку, еврейского театрального критика и тайного осведомителя В. И. Голубова-Потапова, убили вместе с ним. Обоих связали, бросили на землю и, чтобы придать убийству вид дорожного происшествия, задавили грузовиком.) В последующие два года все еврейские театры и писательские организации были закрыты, а большинство еврейских (т.е. писавших на идише) писателей арестованы. Весной и летом 1952 года пятнадцать бывших членов Еврейского антифашисткого комитета были преданы суду как «буржуазные националисты». Один уцелел, один умер в тюрьме, а остальные тринадцать были приговорены к смерти (за месяц до начала процесса) и расстреляны в один день (через месяц после окончания процесса).
Большинство обвиняемых — в первую очередь писатели Давид Бергельсон, Исаак Фефер, Лейба Квитко и Перец Маркиш — были правоверными коммунистами, посвятившими большую часть жизни пропаганде сталинского социалистического содержания в еврейской национальной форме. Такова была политика партии в отношении угнетенных национальностей вообще и многострадального еврейского народа в частности. По словам Фефера, «я хотел видеть свой народ, как все остальные... Мне казалось, что только Сталин может исправить ту историческую несправедливость, которую допустили римские цари. Мне казалось, что только советское правительство может исправить эту несправедливость, создав еврейскую нацию». Он был прав. Советское правительство много сделало для того, чтобы евреи стали «как все остальные», и щедро вознаграждало тех, кто помогал ему в этом. Как сказал на суде Фефер, «я сын бедного учителя. Советская власть сделала из меня человека и довольно известного писателя». И как через несколько дней сказал Квитко, «жил я до революции жизнью битой бродячей собаки, грош цена была этой жизни. Начиная с Великого Октября я прожил 30 лет чудесной окрыленной трудовой жизни, полной счастья на любимой родной земле, где каждая травинка мне улыбалась».
И вдруг, по какой-то необъяснимой причине, то же самое правительство перевело евреев из разряда более или менее нормальных народов вроде украинцев и молдаван в разряд потенциально нелояльных народов вроде поляков и греков. Еврейская национальная форма стала признаком враждебного буржуазного содержания. Открыто объявить, что твою мать звали Ханной, значило совершить националистический поступок.
Некоторые отвергали эту логику. Как сказал Соломон Лозовский, «мою мать тоже звали Ханна — что же я этого должен стыдиться, что ли? Что это за странная психология. Почему это считают национализмом?» И о кампании против идиша: «Для того чтобы писать в еврейскую газету, надо писать по-еврейски. Но когда Бергельсон вдруг говорит, раз пишут по-еврейски, значит, это национализм, то выходит, что тут судят еврейский язык. Это уму непостижимо. Да пиши ты хоть на языке негров. Это твое дело. Дело не в том, на каком языке пишут, а в том, что как пишут».
Подобный миссионерский универсализм давно уже перестал быть официальной советской политикой, и большинство обвиняемых, особенно те, кто в свое время отстаивал идею расселения евреев на территориях, освободившихся после депортации поволжских немцев и крымских татар, очень хорошо это знали. Вопрос заключался в том, присоединятся ли евреи к крымским татарам, которых Советское правительство сослало в Узбекистан, или к узбекам, которым Советское правительство помогло стать народом «как все остальные». Как объяснил Фефер, «я с большой завистью смотрел, когда проходила декада узбекского искусства... Я всеми силами отстаивал еврейские учреждения».
Но это было до «холодной войны» — в ту пору, когда партия не считала все еврейские учреждения подрывными, а Фефер «не считал, что противодействие ассимиляции является националистической деятельностью». К 1952 году все изменилось. Фефер все еще любил свой народ («а кто не любит своего народа?»), полагал, что Библия — «один из величайших памятников еврейской культуры», и настаивал на суде, что нет другого «такого народа, который столько выстрадал бы, как еврейский народ». Одновременно с этим он был верным членом партии и специально назначенным провокатором, чьей задачей на процессе было утверждать, что любовь к своему народу — это национализм, что национализм — это предательство и что, следовательно, все подсудимые виновны. Лейба Квитко, еще один верный коммунист и профессиональный идишист, был с этим согласен:
В чем я считаю себя виновным, это висит надо мной, и я чувствую, что это мое обвинение. Считая советскую еврейскую литературу идейно здоровой, советской, мы, еврейские писатели, и я в том числе (может быть, я больше их виноват), в то же время не ставили вопроса о способствовании процессу ассимиляции. Я говорю об ассимиляции еврейской массы. Продолжая писать по-еврейски, мы невольно стали тормозом для процесса ассимиляции. По своему содержанию творчество советских писателей идейно и политически выдержано и этим содержанием — советским — немало способствовали [sic] в ассимиляции главным массам еврейского населения. Но за последние годы язык перестал служить массам, так как они — массы — оставили еврейский язык и он стал помехой. Будучи руководителем еврейской секции Союза советских писателей, я не ставил вопрос о закрытии секции. Это моя вина. Пользоваться языком, который массы оставили, который отжил свой век, который обособляет нас не только от всей большой жизни Советского Союза, но и от основной массы евреев, которые уже ассимилировались, пользоваться таким языком, по-моему, — своеобразное проявление национализма.
Профессиональных идишистов и других добровольных или назначенных государством хранителей еврейской культуры можно было посадить в тюрьму или расстрелять. Их было не так уж и много, и они действительно оторвались от «главных масс еврейского народа» (в том числе от своих собственных детей, которые, по большей части, не знали идиша и не интересовались еврейской культурой). Однако главной мишенью антиеврейской кампании Сталина были русские интеллигенты еврейского происхождения, или с точки зрения Агитпропа евреи, притворявшиеся русскими, чтобы казаться советскими. Инстинкт чистки и «кадровая политика» слились в единую сыскную генеалогию: каждый русский на ответственной должности был потенциальным евреем, а каждый еврей — потенциальным врагом.
Кампания по очистке советской элиты от евреев началась еще в мае 1939 года, когда Сталин, видимо желая сделать приятное Гитлеру, поставил Молотова во главе советской дипломатии и велел ему «убрать... евреев» из Наркомата иностранных дел. Чистка ускорилась после подписания пакта с Германией, стала частью государственной политики во время войны (в качестве одного из проявлений нового официального патриотизма и реакции на новое еврейское самоутверждение) и превратилась в массовую охоту на ведьм в 1949 году, когда идеологическая порча стала главной заботой режима, а евреи «по крови» оказались ее главными разносчиками. Агитпроповцы и «кадровики» бросились на поиски новых вредителей. И чем ближе они подбирались к сердцевине режима, тем больше гнили они находили.