Ералаш

Горький Максим

– А может, ты возьмешься, пристукнешь его? Слушай-ко: чего тебе бояться? Сегодня ты здесь, а завтра - никто не знает где. А я бы тебя уж так-то ли поблагодарила! И он тоже,- он, гляди, богатый! А?

Смотрю в ее милое лицо, размалеванное природой

самыми яркими красками, смотрю в синие глаза, большие, выпуклые, точно у куклы. Такая лубочная, но чистая красота, сильная и спокойная, как весенняя земля, нагретая солнцем...

– Я этакими делами не занимаюсь.

– Да ведь - один раз!
– мягко убеждает она.- Стукнул да ушел, только и всего!

– Не подходит это дело для меня, нет!

– Ой, господи! Да ты - подумай...

– Мар-рь!
– визжит Устин Сутырин, качаясь в сумраке впереди нас, смачно шлепая по грязи и размахивая руками.

– Это кто? Прохожий? А-а... Ты - чего? Ну - ладно! Я тебе, нижегороцкой, верю. Ха! А посему и - кончено! Дави их!

Он хорошо пьян, как раз в меру,- удали много, а на ногах крепок.

– Сейчас Коська Бичугин в ухо мне закатил: "Не жалуйся, кричит. Ты нас грабишь, мы не жалимся". Ты меня, прохожий, на нехорошее дело подбил, да! Это, брат, тебе даром не пройдет. Они тебе покажут - Коська с Петром, они тебя угостят тяжелым по мягкому.

– Стой-ка,- говорю я,- да ведь -ты сам же просил меня жалобу написать. Просил али нет?

– Мало ли чего я, по глупости, прошу! А ты - не поддавайся, У тебя плачут, просят, а ты - реви, да не давай! Марь,- так ли?

Он обнял ее за плечи и, увлекая в грязь, на средину дороги, просит:

– Давай запоем, ну!

Закрыл глаза, закинул голову и тоненько начал пронзительным тенором:

Эх да и ой... и вот-а-а...

Марья, положив руку на плечо ему, выгнула кадык, уверенно подхватив хорошим альтом:

Да вот и по дороге - эх...

Верно!

Эй, скрозь высо-окие хлеба...

– Поддерживай, нижегороцкой. Я татарам не верю!

Шла молодка-а

– поет Марья.

Он-на в синем шушуне - а-э!

У ворот постоялого двора стоит Марфа, упираясь руками в крутые бока, похожая на огромный самовар.

– Эх,- кричит она,- загуляли наши!

На селе визжат, свистят, задорится гармоника, кто-то большой тяжко бьет землю,- гул идет через черную дорогу реки.

За плечом Марфы смущенно улыбается рыжебородый Ясан.

– Родные мои,- растроганно кричит Устин Сутырин,- люблю я вас до конца жизни! Марь,- действуй!

По-над полем, ох...

Золот месяц гуляе-э

– поет Марья,- хорошо поет, душевно!

В поле над туманами сверкают звезды, луна коснулась краем до черной степи и замерла, стоит недвижимо, точно слушая праздничный шум милой грешной земли.

Сутырин, захлебываясь воодушевлением, выводит:

Ай да молодка

Путь-дорогу не знае-э-эй!