Эрнита
Шрифт:
Когда Эрнита вернулась в Москву, жизнь снова показалась ей необычайно интересной. Она начала работать в библиотеке Коминтерна, и хотя ей было очень нелегко внедрять американские методы каталогизации, Москва захватывала ее и будила мысль. Вскоре она подружилась с одной молодой ирландкой, красивой, остроумной и спокойной женщиной, и стала делить с ней все — комнату и еду, прошлые
Прожив год в Кемерове, Леонард переехал в другой русский город, а мать его перебралась в Данию, где поступила на курсы при Интернациональной коммунистической школе. Ребенка они оставили у Эрниты. Леонард написал, что его подруга уезжает в Америку. Он надоел ей. Эрните приходилось теперь очень туго, так как Леонард почти ничего не мог уделять на содержание ребенка. Кроме того, Рутгерс передал управление русскому директору, который относился к доверенному ему предприятию весьма ревниво и сразу же заменил американцев своими специалистами.
Вскоре после этого мне стало известно из других источников, не от Эрниты, о громком скандале, который произошел из-за нее. Эрнита пришла к новому коммерческому директору Кузбасса, грузину, приехавшему в Москву, за какими-то деньгами, которые ей причитались. Директору, увидевшему ее впервые, она сразу же приглянулась; и, не желая слушать никаких отказов, он самым бесцеремонным образом стал добиваться взаимности. Возмущенная Эрнита дала ему решительный отпор, а затем пожаловалась одной общественной деятельнице, и, хотела этого или не хотела Эрнита, та потребовала суда. Состоялся процесс, директору был вынесен суровый приговор. Однако Эрнита просила о смягчении приговора и добилась этого. Все же директор был осужден на четыре года.
Весной 1927 года разразилась беда. Бандиты стреляли в Леонарда, жившего тогда в Томске, и у него была парализована рука. Он тут же приехал к Эрните в Москву, она поселила его в своей комнате и ходила за ним. Потом он взял сына и отправился в Берлин, чтобы встретиться с матерью, а оттуда во Францию — отдохнуть. Но когда он захотел вернуться в Томск продолжать свою работу, несмотря на все хлопоты Эрниты, ему было отказано в визе. Этот последний удар, после стольких неудач, окончательно сразил его. Впоследствии он жил и работал в Англии.
Когда я виделся в последний раз с Эрнитой в России, — на основании наших встреч я и написал этот портрет, — многое еще омрачало ее жизнь, ибо ум Эрниты развивался, пожалуй, слишком стремительно, и хотя ее вера в коммунизм, несущий женщине освобождение, оставалась такой же непоколебимой, она уже понимала, что и на этом пути возможны ошибки и что некоторые начинания будут со временем видоизменены и углублены. А ее былая уверенность в собственных достоинствах и добродетелях сильно пошатнулась.
Я считал, что ей прежде всего нужен отдых, перемена обстановки, душевная близость с кем-то. Она верила в то, что женщина должна быть свободна, но сама она нуждалась в прочной привязанности. В ней, конечно, жила глубокая тоска и жажда близости с человеком, которого она могла бы неизменно уважать и любить. Но возможны ли вообще такие встречи и такие отношения?
Во всяком случае, я убедился, что в России перед человеком открывается широкое поле деятельности, и, несмотря на все трудности, прошлые и те, что могли еще ждать ее, Эрнита решила остаться. По ее словам, она поняла, что жизнь человеческая полна опасностей, перемен, красоты и обманов, она может посылать удачи и удовлетворять человека и может быть неудачна, смотря по обстоятельствам; и все же, даже в худшие минуты, ее вполне можно выносить. И потом, как Эрнита с улыбкой мужественно заявила мне однажды: «В годы моей юности и фанатизма мне казалось, что коммунизм может и должен изменить самую природу человека — сделать его лучше, добрее, развить в нем братские чувства к людям. Теперь я не уверена, что это так. Но, во всяком случае, коммунистическое учение может привести к созданию более совершенного общественного строя, и ради такой цели я всегда готова работать».