Еще воспарит. Битва за Меекхан
Шрифт:
Но если раньше этот аристократический выскочка хотел выдать свою дочь замуж за потомка Дома Хранителей Знамени и будущего члена Совета Первых, то теперь он наверняка разорвет помолвку.
Субрен-кул-Маррес, сидя один в своем кабинете в доме, странно тихом и спокойном для этого времени суток, спрятал лицо в ладонях и впервые за тридцать лет заплакал. Он плакал над собственной глупостью, над собой, над сыном, над позором семьи. Он также плакал над тем, что на протяжении семи поколений, ни один князь Восточной Сатрии не покидал этот мир, не нося с гордостью титул Хранителя Знамени.
И он не мог остановиться.
* * *
На
* * *
Мужчина обмакнул перо в чернильницу, вытер кончик от излишков и начал покрывать бумагу простыми, четкими буквами:
"Моя дочь настоятельно просила меня записать воспоминания об участии в битве за Меекхан, чтобы они не были утеряны".
Он колебался. Начало снова было неубедительным и неуклюжим, но в конце он предупредил Майву, что писательство никогда не было его сильной стороной. Кроме того, было бы неплохо, чтобы она была упомянута в самом первом предложении.
"Но как я могу рассказать о том, чего мы достигли, когда эта история уже сто раз была рассказана до меня? Об этом написано много книг, стихов и поэм. А еще меня много раз просили, требовали, умоляли и заставляли рассказать об этом, хотя я не люблю и не умею этого делать. Наконец, я перестал носить рубашки с вышитой на манжетах алой нитью НННКСС, просто чтобы люди оставили меня в покое. Я не заслужил этого вензеля, благодаря которому, в каждую годовщину битвы, в течение целых трех дней, даже генералы первыми отдают мне честь, и в любом случае, я заслужил его не больше, чем все те, кто остался там, в вишневых садах на холмах Олс-Терсы, лежа на земле, где кровь смешалась с лепестками цветов…".
Он тяжело вздохнул и снова обмакнул перо, зажав его в пальцах так сильно, что оно задрожало. Он начал торопливо писать, записывая буквы более бессвязно и сердито, чем минуту назад:
"Все, родные и друзья, просят меня записать свои воспоминания об этой битве, отдать дань памяти павшим, как будто любая дань необходима им, как будто я не знаю, что дань и слава - не более чем дым и туман, притупляющие взор живых.
Позвольте мне начать с того, что шестьдесят седьмой пехотный полк Белые выдры, отправился в битву при Меекхане в составе две тысячи четыреста шестьдесят восемь человек. Он вернулся в казармы…".
Рука мужчины дрогнула и непокорная капля черного цвета угрожающе повисла над бумагой. Он втер ее в промокательную бумагу, и быстрым, нервным движением зачеркнул последние три слова и продолжил:
"Пятьсот восемнадцать из нас вернулись в казармы, сорок три из них позже расстались с жизнью в результате ранений, полученных в бою. И все это произошло потому, что в первый же день Йавенир нанес по валам Крегана такой мощный удар, что конница Наездников Бури захватила курган, с которого сигнальные флаги передавали приказы всей армии, защищавшей Саверадскую долину, и…".
Он замер и одно мгновение напряженно боролся с желанием скомкать лист бумаги и бросить его в угол, где уже лежало несколько других. Опять ошибся! Опять ошибся! Он хотел описать те два дня и две ночи так, как он их запомнил: с болью, кровью, страхом и отчаянием, но также с гордостью, гневом и той чертовщиной, которая заставила Самгериса-олс-Терса, командира Шестьдесят седьмого, впервые произнести слова, ставшие боевым кличем полка, его солдаты тогда смеялись как сумасшедшие, хотя смеяться было не над чем. А потом они сражались всю ночь, чтобы утром можно было пройти по холму, не ступив на голую землю.
Так много тел кочевников лежало там.
Это было до того, как Цветок расцвел на Кремневой Короне. Прежде, чем Великое Знамя развевалось над полем битвы, и сорок тысяч всадников совершили величайшую и самую бешеную кавалерийскую атаку в истории Меекхана.
Он положил ручку на подставку и медленно положил руки по обе стороны страницы. «Начни с самого начала, дедушка, - однажды посоветовала ему младшая внучка.
– Я всегда так делаю».
«Вот чернильница, вытри излишки чернил, возьми новый лист бумаги».
"Меекхан, Город городов, столица Империи, состоит из двух частей: Старый город с сердцем, называемым Кремневым кварталом, который был построен первым по эту сторону гор, и Новый город, выросший немного рядом с ним, но по размерам и богатству превосходящий своего прародителя в десятки раз. Старый город располагался на гребне скалистого отрога и в период своего расцвета был превосходно укреплен. Но когда империя начала расширяться на север, стены новой столицы оказались слишком тесными для растущей метрополии. Поэтому новые районы стали появляться напротив старых, и вскоре девять десятых города оказались на нескольких соседних холмах, отделенных от первоначальной части Меекхана широкой и глубокой долиной Саверад. Сначала там никто не строил, потому что земля принадлежала императору, но позже выяснилось, что окружающие холмы имеют лучший климат, лучшую почву и более легкий доступ к воде, чем широкая и глубокая, но каменистая долина, пересеченная капризными горными потоками и поэтому ее оставили незастроенной. Со временем эти земли начали использовать - были построены парки, сады, несколько дворцов, которые сменяющие друг друга императоры сдавали в аренду разным людям в качестве милостей и вознаграждений, и даже был создан большой ипподром, где несколько раз в год выигрывались или проигрывались состояния.
Однако, если посмотреть на карту, то столица напоминает руку с длинным большим пальцем, отклоненным в сторону. Большой палец - это Старый город, остальные пальцы, слипшиеся вместе, - это новые районы, расположенные на нескольких окружающих холмах. Свободное пространство между большим пальцем и остальными, более двух миль в длину и почти одну милю в ширину, - это долина Саверад. Старый и Новый города прислонены к горам, их соединяет Канма, район ремесленников и городских рабочих, который когда-то был пригородом Старого города. Именно там, между скромными доходными домами, среди узких улочек и площадей, находится Ласкольник…".
Мужчина скривился и тщательно вычеркнул последнее предложение. То, что сделал Ласкольник, не имеет никакого отношения к его истории. Никакого значения для почти двух тысяч павших из Шестьдесят седьмого.
Никакого.
"У нас было несколько месяцев, с того момента, как Император принес клятву в храме, чтобы укрепить город, который, выросший на пике могущества Империи, не имел стен. И это было непростой задачей. Новые районы должны были быть окружены с северной, восточной и западной сторон стенами длиной более десяти миль, но это невозможно было сделать зимой, когда мороз превращал воду в лед. Нельзя класть каменные или кирпичные стены зимой, потому что раствор не свяжет камни или кирпичи".