Эсфирь, а по-персидски - 'звезда'
Шрифт:
Если не считать случайного упоминания о подушках, такой совет везиря показался сейчас Артаксерксу на редкость простым и разумным. Так и есть, Мегабиза нужно было просто хорошенько подкупить, чтобы он выступил против греков, и таким же образом задобрить кое-кого из островитян, чтобы они не так старались. Пришло время действовать не силой, а умом...
Артаксеркс вспомнил предание о смерти полководца Мардония, который в детстве был для него кумиром и чуть ли не божеством. Рассказывали, что накануне своей последней битвы при Платеях в Беотии, Мардоний созвал военный совет, на котором знатный
"Когда в ход идут деньги, на время можно сложить в ножны свои мечи, сказал на совете Артобаз.
– Золото умеет не хуже сокрушать врагов, чем самая боевая конница".
Но Мардоний отверг совет Артобаза, назначилв выступление на следующее утро. В этом бою персы потерпели поражение, и Мардоний тоже погиб вместе со всеми своими телохранителями, после чего греки привязали его тело к хвосту лошади и долго над ним измывались, пока кто-то из афинян не сжалился над трупом, и, выкрав его, предал земле. Сын Мардония потом сумел разыскать того сердобольного грека, и даже наградил его подарками, но какой в этом прок? Если бы Мардоний послушался совета Артобаза, то теперь не лежал бы в земле - его явно погубили излишняя прямота и упрямство.
– Ха-ха-ха, никогда я прежде не знал о стране, где люди поклоняются только птицам и навозным жукам!
– рассмеялся Аман, осушая очередную чашу вина.
– Я слышал, что эти египтяне даже солнце, великое светило, которое мы почитаем за бога, считают шариком, который катает по небу навозный жук скарабей, и эта вонючка стала для них божеством. Никогда в жизни, повелитель, я так не смеялся, когда услышал такое от верных людей!
Аман забыл, что уже не первый раз пересказывал царю эту шутку, но и Артаксеркс, погруженный в задумчивость, даже не вспомнил, что уже когда-то прежде слышал её.
– Непостижимо, - сказал коротко царь.
– Нам никогда не понять их.
– А другое свое божество эти нечестивцы представляют в виде гигантского сокола, и как будто бы разноцветные облака на небе - это его крылья. Что и говорить, египтяне совсем помешались на птицах, потому что у них самих в голове птичьи мозги, - хмыкнул Аман, пытаясь отыскать на каменном лице Артаксеркса хотя бы подобие улыбки.
– Нам никогда не понять их, и я не желаю их понимать, - повторил Артаксеркс.
– Чтобы они превратились в людей, всех их нужно подчинять нашей власти, а непокорных - уничтожать.
– Говорят, эти египтяне также рисуют внутри гробов фигуру своей богини неба, и всех своих мертвецов укладывают на богиню, чтобы она их ласкала и утешала после смерти, как наложница - вот до чего доходят их извращения! Неужели в их гаремах так мало женщин для любви, что они мечтают хоть после смерти потешиься с богиней? И ещё я слышал такое, что когда эти люди хотят лишить себя жизни, они добровольно отправляются в пасть к речным крокодилам! Как птички! Да, для них как раз подходить такая смерть!
И Аман, откинувшись, снова засмеялся своей шутке: он привык не обращать внимания на выражения лица Артаксеркса, и уже понял, что это царю как раз всего приятнее.
Когда-то родной сын Кира, Камбиз Второй, был даже провозглашен фараоном Египта и основал новую, двадцать седьмую династию, вспомнил сейчас Артаксеркс.
Камбиз даже называл себя не иначе, как "потомком богов Ра и Осириса", и делал все точно так же, как египетский царь, если не лучше. Придя к власти, он всем сохранил высокие должности при дворе и слушался советов египетских жрецов. Камбиз и теперь высечен на камне в египетских одеждах, как фараон. Но к чему это потом привело?
Египтяне лишь делали вид, что признали власть Камбиза, а сами только и дожидались момента, когда тот споткнется, чтобы свергнуть его. И когда Камбиз направился со своим войском в неудачный поход, в Нубию, где почти все его войско погибло в песчаной буре, египтяне тут же подняли мятеж, забыв обо всех добрых делах, для них сделанных, и тут же посадили своего фараона, безмозглого Псамметиха.
– Все, что непонятно, лучше уничтожить, чтобы не наживать себе лишней беды, - повторил Артаксеркс, глядя куда-то за левое плечо Амана, в пространство.
– Даже евнухам во дворце нельзя до конца верить, любой из них может предать меня.
Аман поглядел на царя, и понял, что пришло время, о котором говорили гадатели - словно кто-то вдруг весьма ощутимо толкнул его в спину.
– Ты - царь, и смотришь далеко, - притворно вздохнул Аман.
– Я так не умею. Но зато я хорошо вижу то, что у меня рядом, и могу сказать, что слишком много негодного творится у нас под самым носом. Мой отец всегда так говорил: на помете одного верблюда может поскользнуться сотня других. Потому я привык смотреть не вдаль, а себе под ноги.
– О чем ты?
– удивленно поднял брови Артаксеркс.
– Египтяне - это ничто, - улыбнулся Аман.
– Они все равно в нашей власти вместе со всеми своими навозными жуками и курами. Есть народы и похуже... Была бы моя воля, я бы их вот так...
И Аман, выставив перед собой короткую, толстенькую руку, покрытую черными густыми волосами, крепко сжал пальцы в кулак, словно задушил кого-то невидимого, кто не успел даже пискнуть.
– И даже греки, эти афиняне - они тоже ничто, по сравнению с этим коварным народом, - продолжил он, разглядывая кулак.
– Все эти греческие боги, сборища, их крики о свободе - одно лишь сотрясание воздуха, ничего больше. Опаснее те, кто, наоборот, не кричат, а молчат, потому что именно в молчании и затеваются самые главные преступления...
Сжатый кулак Амана сделался белым от напряжения, лицо его уже вовсе не смеялось, а страшщно скалилось. Да и говорил теперь везирь, сильно понизив голос, почти что шепотом, как будто опасался, что кто-то сможет его сейчас подслушать.
– О каком народе ты мне говоришь, Аман?
– спросил Артаксеркс, тоже переходя на шепот.
– Кто это?
– Иудеи, - сответил Аман и лицо ещё передернулось от отвращения.
– От них нам главное, тайное зло.
– Ты говоришь об иудеях, живущих в моем царстве, кто пользуется моими милостями?