Еше раз по поводу мокрого снега
Шрифт:
–– А Вы филолог? – поинтересовалась Людмила.
–– Да – занимаюсь автобиографиями, мемуарами, письмами—эготекстами, как сейчас все это называют.
–– О, как это интересно, – воскликнула Людмила. – Это именно то, что я ищу для своей статьи. Расскажите мне, ну хоть в двух словах, плииз! – сложила она умоляюще красивые ухоженные ручки. Я потом еще что-то сама почитаю – если посоветуете что.
Новая знакомая нравилась Ксении Петровне, особенно нравился ее голос низкий и в то же время женственный, летучий. Она говорила, чуть растягивая гласные, с какой-то немного странной, своеобразной интонацией. В очень современном, стильном облике было одновременно нечто неуловимо нездешнее, старомодное. Неподдельный интерес Людмилы льстил Ксении, да и вообще было неплохо развеяться от скучного ноябрьского одиночества в приятной компании.
Взглянув на часы, Ксения Петровна спросила,
Так они и сговорились, а пару часов спустя сидели за столиком в Метрополе на Садовой, и Ксения Петровна поедала заварные булочки с кремом, подсчитывая в уме во сколько ей выльется эта кулинарное ностальгическое путешествие в «Север». Но Людмила предложила купить еще по пирожному и большой чашечке экспрессо, добавив поспешно: «Я Вас угощаю, конечно!» Пару минут они посоревновались в любезностях, но Ксения Петровна быстро сдалась – уж очень зазывно выглядели пирожные в витрине, тем более что Людмила сказала, что «долг» можно отдать обещанным рассказом про семью Герценов.
–– «Вы «Былое и думы» читали? – осторожно прощупала почву Ксения.
–– Конечно, читала и даже перечитывала, – заверила Людмила, заработав еще пару очков в свою пользу.
–– Ну тогда Вы знаете версию самого Герцена о семейной их драме. Он там в главе «Кружение сердца» изображает свою умершую жену Наталью Александровну невинной жертвой коварного соблазнителя, романтического позера и политического авантюриста Георга Гервега, немецкого поэта. Герцен после смерти Натальи даже пытался организовать суд чести над Гервегом, вовлек в эту семейную драму эмигрантскую и европейскую общественность – на радость некоторым любителям покопаться в чужом грязном белье.
–– А разве Наталья не была жертвой? Ведь, этот Гервег вроде и правда был сомнительных достоинств?
–– Ну по крайней мере Герцен был в этом уверен, хотя раньше считал Георга своим лучшим другом, называл в письмах братом-близнецом. Но мне-то интересна версия Натальи, как она все это себе представляла
–– Но она ведь ни былого, ни дум не написала, – засмеялась Людмила.
–– Ну да, зато писем написала тома, тогда люди охотно писали длинные письма. Одна только ее переписка с Герценом еще до свадьбы – чуть не с «Войну и мир». Они ведь были двоюродными братом и сестрой, вы знаете? Наталья, как и Герцен, была незаконнорожденной. Их отцы были родными братьями. Но если Герцена мать любила до одури и в образовании ему не отказывали, то Наталья жила до 20 лет воспитанницей-приживалкой у богатой тетки, и чувствовала себя никому не нужной мебелью. задвинутой в дальний угол. И единственной отрадой в этом углу была для нее переписка с кузеном, который ей три года про свои мысли, искания и романы в письмах подробно рассказывал, а она ему многостраничными, в тайне от тетки написанными восторженными посланиями отвечала. В письмах Герцен Наталью называет и небесным ангелом, и мадонной, и прелестным ребенком, и пречистой девой, а уж она-то его числит едва ли не божеством, избавителем, мечтает жизнь за него отдать. Три года они переписываются, а потом организуют с помощью друзей ее побег из теткиного угла прямо под венец с обожаемым Сашей.
–– Ну просто хэппи-энд, как в старомодном английском романе, – вставила словечко Людмила.
–– Да, почти, хотя в общем-то не энд, да и не хэппи. Наталья так в образе пречистой девы и старалась дальше пребывать, на романтические цыпочки для него поднималась, да и склонность у нее была к романтической экзальтированности и к депрессиям, тоске. А Герцен человек был широкий, страстный, с порывами, завел романчик со смазливой горничной. Натали узнала и готова была руки на себя наложить, а неверный муж пребывал в полном недоумении – он ведь поддался только телесному желанию, типа пустяки, дело житейское, он же по-прежнему жену всей душой любит, ну а тело – другое дело. Да тут правда много было и других обстоятельств. У них после рождения первенца, сына Саши, за четыре года еще шестеро детей родилось, четверо умерли почти сразу после рождения, а сын Коля родился глухонемым. А потом, во время очередной беременности честный до тупости врач сообщил Наталье, что скорей всего роды закончатся смертью матери и ребенка. Представляете, она 9 месяцев пребывала в уверенности, что вынашивает собственную смерть. Она за это время такой, знаете, глубокий ужас пережила, сколько мыслей о жизни и смерти передумала – писала об этом подруге своей Татьяне Астраковой, которая сама только что мужа потеряла. А Герцен
–– Как-то это совсем не по-человечески. Какой-то зверский мужской эгоизм.
–– Да нет, ничего особо зверского и злодейского тут и не было. Он ей сочувствует, любит ее, о женской эмансипации думает и пишет, Жорж Санд почитает, но как-то во всех этих беременностях и родах не видит ничего значимого – это не про жизнь и смерть, а так, про женские недомогания, о чем тут философствовать – то ли дело политика, война – вот тут да, есть где мысли развернуться. Врач, кстати, оказался дураком, а не пророком, никто не умер, ни мать, ни дитя. Но эти девять месяцев дорого ей дались, конечно. А герценовский приятель, литератор Николай Сатин, увидев ее после пятилетней разлуки, удивился, что это Натали так изменилась без всякой, мол, причины. Наталья Александровна тогда начала дневник вести, жаль, что недолго вела, всего несколько недель. Вот там она в одной записи и удивляется высокомерию Сатина, который думает, что в женской маленькой жизни ничего существенного не происходит, а своим умом женщина ни до чего дойти не способна.
–-И тут-то Гервег и появляется?
–– Да нет, еще не тогда. Они в 1848 году эмигрируют из России, и в Европе Наталья становится жоржсандисткой, пытается отрезать себя от обожаемого Саши, как-то перестать быть его сиамским близнецом, пожить по своей воле и разумению. Тут еще другая Натали появляется – юная Тучкова– между ними дружба прямо любовная возникает. Ну про Тучкову не буду, это отдельная история. Она ведь потом женой Герцена стала, после смерти Н.А., там такие драмы и страсти навертелись. Ну ладно, я вас и так заговорила. Уж полночь близится, а Гервега все нет! Короче, Наталья Николаевна стала взрослой женщиной и перестала быть пречистой девой, которой Герцен ее по инерции числил. Вот тут-то Гервег и подвернулся. И, судя по всему, разбудил в ней страсть. По опубликованным ее письмам и заметкам, можно видеть, что она с ума по нему сходила, все готова была бросить к его ногам. Все, кроме Александра. Как-то она хотела их обоих любить—разными любовями. Тем более, что они были задушевными друзьями. Герцен ни о чем не догадывался, а Эмма, жена Гервега, на деньги которой он жил, была вовлечена в интригу, устраивала свидания мужа с Натали.
–– Ага, там и деньги были замешаны? В них все уперлось, как всегда, – предположила Людмила
–– Да, и деньги, куда без них. Но в общем-то это история про другое.
–– А мне кажется, что в подкладке почти любой истории деньги, если копнуть, – возразила Людмила
–– Да нет, эта история все же про другое. Наталья Александровна, хотела как-то обоих любимых мужчин удержать, строила в своей голове какие-то немыслимые идиллические прожекты – как они снимут виллу на берегу моря и будут там жить вчетвером в убежище, Гнезде близнецов на берегу моря, поедая устрицы в какой-то чудесной и чудовищной гармонии, все, включая Эмму, будут близнецами и все будут друг друга любить. Читать ее письма этого времени просто мучительно. В конце концов она призналась Герцену в своей любви к Гервегу, но не в любовной связи с ним, кстати. Ну и начинаются ссоры, разрывы, примирения, вызовы на дуэль, обмен оскорбительными письмами между мужчинами, слухи, сплетни, эмигрантская и писательская общественность возбудилась. Тут еще мать Герцена и глухонемой Коля погибают в кораблекрушении
–– И все это плохо кончилось, конечно?
–– Ну, да, как понимаете, хэппи энда ждать не приходится. Для Натальи Александровны все кончилось в 1852 году, Она родила сына Володю, восьмого ребенка и сразу после родов умерла от плеврита. Мальчик тоже умер, их в одном гробу похоронили. А для Герцена все кончилось – или не кончилось – тем, что он начал писать «Исповедь сердца» и написал «Былое и думы». Да и после смерти Н. А. там всяких семейных чудес и драм хватало. Не на одну Вашу статью. Вообще это тема бесконечная, семья, семейные отношения, семейные тайны, семейные разборки…У каждого и свой опыт есть. Вы замужем? – спросила Ксения Петровна.
Людмила как-то замешкалась, но ответила: «Сейчас нет»
Ксения хотела спросить про детей, но почувствовала, что о собственных семейных тайнах Людмила, судя по выражению ее лица, не так охотно хочет беседовать, как о чужих.
–-А я, прожив с мужем почти тридцать лет, развелась, дочь взрослая уже, живет с мужем и внуком в Финляндии, – решила Ксения Петровна загладить попытку вторжения в чужую жизнь, откровениями о своей.
–-А Вы откуда в Питер приехали?
––Я из Петрозаводска, знаете такой город?