«Если», 2012 № 11
Шрифт:
Вот именно! А коли так, то она пусть и с большим трудом, но все-таки умерила свой бег, преодолела инерцию и стала пытаться перейти на новую, более близкую к звезде орбиту. Планета все продумала и просчитала. Как только она приблизится к четвертой от центра планете, произойдет магнитное возмущение, и четвертая планета получит новую орбиту — как раз точно такую, какую имела разумная планета, вращаясь вокруг разумной звезды. Быть может, тогда и на ней, на четвертой планете, родится жизнь? Это, конечно, совершенно необязательно, но все же стоит попытаться! И, теряя последние силы, разумная планета медленно, но неуклонно начала менять траекторию
И тем не менее планета улыбалась! Ведь, как она считала, умирая, она дарит, передает свой разум, свой опыт, свои мечты и чаяния другой, пока что неживой планете. О, ради этого стоило жить! А умирать…
Но что это? Неужели все напрасно? На четвертой, избранной планете магнитные полюса расположились совершенно не там, где это ожидалось, атмосфера имела совсем другой состав, а сила тяжести…
И все-таки еще совсем недавно мертвая планета оживала. На ней зарождалась способная к мысли кора, дышали горы, наполнялись моря. Да, вне всякого сомнения, там все было не так, все непохоже, но главное, что там формировался разум. Иной — и пусть себе иной, зато живой! Вот почему, уже окончательно распадаясь на астероиды, разумная планета с удивлением подумала о том, насколько же разнообразны и непредсказуемы бывают формы жизни в этом безграничном мире. Но радости от этой мысли почему-то не было.
Критика
Николай Калиниченко
Отражения отражений
Представьте себе автора — зачинателя традиции. Он один в пустом поле. Все дороги открыты. Где-то далеко, на горизонте, едва различимы редкие путники. Делай, что хочешь, иди, куда хочешь. Наверное, он испытывает страх, противоположный тому, какой ощущает современный автор, опасающийся за оригинальность своей идеи. А потом появляются подражатели — и возникают фанфики.
Как-то раз сидел в тюрьме рыцарь. И от скуки писал истории. Звали благородного сидельца сэр Томас Мелори. Он был не первым среди беллетристов, да и среди рыцарей тоже. Зато адаптировал и переработал древнюю систему образов, явившихся из седой кельтской старины. История, искаженная «заказной» католической трактовкой, но не утратившая своей первобытной прелести, заиграла новыми красками под пером доблестного кавалера. Причем Мелори не просто трактовал легенду, но переосмысливал сюжет, вводил новых персонажей и даже реанимировал некоторые дохристианские образы. Артур Пендрагон умер, чтобы породить бурю художественных интерпретаций.
Конечно, британский рыцарь вдохновлялся работами своих французских коллег. Однако в текстах галльских авторов легендарная основа проявлена слабее и выступает легким антуражем к сюжетным перипетиям. Появление цикла романов о короле Артуре и рыцарях Круглого стола знаменовало возрождение развлекательной литературы. Ведь кто бы что ни говорил, а художественная литература существует для развлечения не только читателей, но и авторов.
Был ли Мелори романтиком? Да ведь только романтик способен перейти от эгоцентризма к высокой экзальтации, за которой начинается созидание.
Шли годы, светская проза насыщалась сюжетами, черпая новые темы из всех доступных источников. Ветвились направления и стили,
Формирование неантичных классических текстов на литературном пространстве Европы шло последовательно, от простого к сложному. Минула всего сотня лет, и тонкие ценители, познавшие произведения еще одного уроженца графства Йоркшир — Уильяма Шекспира, свысока говорили о первых рыцарских романах как наивных, неумелых попытках написания изящной прозы. Между тем Шекспир черпал вдохновение из того же источника, удачно компилируя античную основу и позднейшую мифологическую традицию. Любил ли Шекспир рыцарские романы? Неведомо. Вдохновлялся ли ими? Вне всякого сомнения. Вместе с тем ему было тесновато в рамках традиции, демонстрирующей рыцарей без страха и упрека. И Гамлет, и Макбет, и Лир предстают перед зрителями и читателями людьми, обуреваемыми человеческими страстями. Традиционный образ эволюционирует, но продолжает влиять на творчество драматурга.
Отбрасывает тень.
Расцвет романтизма стимулировал развитие литературы небывалого. Это проявлялось и в эпоху Возрождения, и позднее, когда светская проза укрепила свои позиции и стала отражением общественной жизни. Мрачноватое здание готической литературы бестрепетно ассимилировало и наивный рыцарский роман, и древний европейский эпос, и позднейшие сюжеты. Из стрельчатых аркад, из-под карнизов с горгульями выбралась и расправила кожистые крылья новая традиция. На этой почве взросли писатели, задавшие темп дальнейшему развитию жанра. Мери Шелли, Брем Стокер, Герман Меллвил, Артур Конан Дойл, Роберт Стивенсон, Густав Майринк — неполный список авторов, утвердивших фантастическую прозу как самостоятельный жанр.
Одним из первых почувствовал новый культурный «запрос» американский литератор Эдгар Алан По. Литературоведы часто ставят его особняком от других авторов, называя пионером декадентской и символической литературы, писателем, способствовавшим развитию научной фантастики. Может быть, дело в том, что По показал романтизм менее воздушным, максимально приближая тень к реальности?
К началу XX века тень предыдущих текстов стала столь плотной, что к ней неизбежно апеллировали практически все литераторы: от авторов любовных романов до последователей нового направления — фэнтези. Произведения Дж. Р.Р.Толкина и его коллег показали, что умелая компиляция древних мифов может дать блистательные результаты.
Иная ситуация сложилась в цехе научных фантастов. Вдохновленные бурным техническим прогрессом певцы стальных машин и космических путешествий с упоением принялись растрачивать запас идей и сюжетов. Не прошло и сотни лет, как два основных течения в фантастике сформировали свои пулы базовых текстов, о которых можно говорить как о классике жанра.
Да и дитя Второй мировой войны — постмодернизм возник как стремление собрать из разбитого чудовищным конфликтом социокультурного здания нечто новое и самобытное. Это удалось лишь отчасти. Очевидным стал растущий дефицит свежих идей и новых сюжетов. Тень прошлого накрыла большую литературу.