Если б не было тебя
Шрифт:
– Нет…
– А где ты с ребенком будешь жить? – Она перешла на «ты» так естественно, что Маша не заметила разницы.
– Дома. Родители оставили мне квартиру, когда уезжали работать за границу.
– Они уже знают о девочке?
Маша бросила на женщину раздраженный взгляд.
– Нет. Давно не живут в Москве.
– С ребенком одной не справиться, – Алла безнадежно махнула рукой, – придется забыть об учебе, карьере.
– Я об этом не думала.
– Как же так?!
– Не собиралась рожать…
Больше от Маши нельзя было добиться ни слова. Она опустила глаза и уставилась в пол. Тяжелая пауза длилась так долго, что Алла сочла за благо
– Я еще как-нибудь зайду.
– Как хотите.
– Нужно серьезно подумать о будущем.
– Хорошо. – Маша и не скрывала, что мечтает избавиться от посетительницы.
Алла поднялась, со звоном бросила кружку в грязную тарелку и, открыв дверь палаты, нос к носу столкнулась с нянькой.
– Передача тебе. – Старушка с сердитым лицом водрузила на тумбочку пакет.
Маша заметила, что женщина настороженно замерла на пороге. Ее напряженная спина выдавала крайний интерес.
– От кого?!
– Девчата какие-то. – Нянька раздраженно махнула рукой в сторону окна.
Маша изо всех сил вжалась в кровать: сейчас она не могла и не хотела никого видеть.
– Пусть уходят, – прошептала она.
Алла отмерла, словно уже получила ответ на волновавший ее вопрос, и с прямой спиной гордо, как королева, вышла за дверь.
– Я вам тут не пейджер послания передавать, – разозлилась старуха, – сама разбирайся!
Нянька поспешила вслед за социальным работником и с силой захлопнула за собой дверь. Маша не двинулась с места.
Минут через пять с улицы начали раздаваться разрозненные осторожные крики «Молчанова! Маша!». Она узнала звонкое сопрано Вали, услышала низкий голос Светланы. К ним присоединились другие голоса. Прошло еще десять минут. Крики не умолкали. Маша готова была убить однокашниц. Что им надо? Чего они хотят?! Лишний раз убедиться в ее унижении? Неужели и так не понятно, что ей невыносимо плохо – шли бы своей дорогой и оставили ее спокойно умирать.
Она по-прежнему полулежала в кровати, ребенок по-прежнему сосал, теперь уже другую грудь. Девушки не уходили. Маша собрала волю в кулак и поднялась, не опуская ребенка с рук и не отнимая у него груди. К окну она не подошла, но встала так, чтобы ее было видно, и раздраженно махнула рукой, прошептав одними губами: «Уходите!». Снова хотела опуститься на кровать, надеясь, что им этого достаточно, а для нее и так уже хватит унижений, но Светка крикнула торопливо: «Как себя чувствуешь?». И Маша не сумела сдержаться – разревелась в ответ на этот самый идиотский в мире вопрос. Рот ее растянулся в нестерпимых рыданиях.
– Идите домой, – крикнула она в ответ, как только смогла что-то произнести.
Краем глаза, сквозь влажную пелену, Маша успела заметить, как растерянно сбились в кучу прежние подруги по цеху. Они продолжали глупо топтаться под окнами – пока еще им, наивным в своем неведении, не дано было ничего понять.
Глава 6
На четвертый день Катька уже чувствовала себя в Праге как дома. Выходила каждое утро из отеля следом за матерью, которая с одержимостью собаки-ищейки рыскала по городу в поисках отца. Она уже объездила все адреса, которые значились на письмах и открытках от Виктора Шварца: где-то о нем успели забыть, где-то не знали, куда он переехал. Но мать не сдавалась.
Катька решила внимания на Ленку не обращать: сама по себе и втайне от матери изучала город. Заходила в храмы и музеи, если пускали бесплатно. Когда терялась, искала глазами храм Девы Марии на Тыне или
Сейчас она не торопясь возвращалась к отелю по Карлову мосту. Щурилась, подставляя лицо вечернему солнцу. От скуки разглядывала картины, выставленные уличными художниками на продажу. Сегодня, в субботу, желающих заработать на туристах оказалось особенно много. Да и народу прибыло – такое ощущение, что на выходные сюда слетелись и съехались люди со всей земли. Катька придумала для себя игру – угадывать по картинам художников места в Праге, которые на них изображены. Медленно переходила от одной работы к другой, подолгу замирала над каждым полотном. В основном рисовали главные достопримечательности, но иногда с такого ракурса, что их непросто было узнать. Например, башня старой ратуши с разных углов – от памятника Яну Гусу и от Малой площади – выглядела совершенно по-разному. Или собор Святого Вита. Одно дело, когда его писали издалека, с Карлова моста или, наоборот, с высоты Страговского монастыря, но совершенно другое, если художник подходил близко. И рисовал с площади, на которой стоял собор. Там можно было отыскать десятки, если не сотни ракурсов. С близкого расстояния нельзя было увидеть грандиозного строения целиком, только его фрагменты. Но зато видны были мрачные, словно покрытые шипами, каменные перекрытия, резьба, украшавшая величественные стены, и даже каменные гарпии, с языков которых постоянно сочилась слюна. Вспоминая, как выглядели эти твари не на картинке, а на стенах собора, Катя вздрагивала.
В целом она была довольна собой – больше половины городских пейзажей угадывала. Могла даже примерно сказать, где именно стоял художник, когда писал. Катя перешла к очередному стенду и вдруг, как пораженная громом, застыла: она узнала собор Святого Вита с открытки, которую прислал ей папа. И ракурс был тот же, и снег такой же, как на фотографии, и лучи солнца падали под тем же углом. Невозможно было заставить природу дважды изобразить один и тот же пейзаж. Не было сомнений – художник с фотографом оказались в одну секунду в одном месте. Или картину рисовали с открытки.
– Нравится? – Она услышала родной насмешливый голос.
Катя задрожала как лист. Узнала отца без сомнений и сразу, даже не поднимая глаз. Ни одна нотка в его голосе не потускнела, ни одна интонация не изменилась. Долго стояла, не дыша. Целую вечность. А потом решилась.
Любимый, единственный смотрел на нее через прищур. Ни капли не поменялся за столько лет. Длинные вьющиеся волосы все так же лежали на плечах, сейчас их лениво трепал теплый ветер с Влтавы. Глаза такие же ясные. Катя видела, как из них исчезает усмешка, они становятся изумленными. Отец тоже ее узнал, только не мог поверить. В голове не укладывалось то, что он видел.
– Папочка, – прошептала Катя одними губами.
Мужчина сделал стремительный шаг к дочери. Обнял ее, крепко к себе прижал.
– Малыш! Как же ты выросла!
– А я боялась, – Катя засмеялась: так хорошо и легко ей стало в руках отца, – что ты меня уже не узнаешь.
– Узнал, Катенька, узнал! Мой малыш…
– Вот видишь, – пролепетала она, – я тебя нашла!
– Как же ты оказалась в Праге?!
– Приехала с мамой.
Катя почувствовала, как отец вздрогнул и сразу обмяк при упоминании Лены. Словно над ним, тряпичной куклой-марионеткой, каких сплошь и рядом продавали в пражских сувенирных магазинах, обрезали нитки. Ей стало не по себе. Даже в горле защекотало от неприятного ощущения. Прошло немало времени, прежде чем отец взял себя в руки.