Если красть, то миллион
Шрифт:
Дима, у которого было самое горячее время на биостанции (в сентябре нерестится кета!) и который Комсомольска терпеть не мог (а кто, интересно, мог, кроме его легендарных первостроителей из романа Кетлинской «Мужество»?!), канючил, мол, ехать еще рано, вполне можно сняться с места и через неделю, однако Аня настояла, чтоб не тянуть. От Ирки она по-прежнему ожидала любой пакости – даже в таком, казалось бы, не зависящем от нее деле, как начало родов.
Конечно, Аня боялась новой встречи мужа и «инкубатора». Все это время Дима вел себя безупречно, Ирка тоже больше не капризничала, однако, – мало ли что!.. Вдруг опять вспыхнет старый пламень?
Но бог миловал: Ирка наконец-то отрастила себе такой огромный живот, что за ним всего остального, всех этих ручек-ножек-глазок, просто не разглядеть. И даже лицо у нее сделалось особенное, тоже какое-то «беременное»: глаза как бы смотрят внутрь, во глубину раздувшегося чрева, и больше ничего на свете не видят, кроме затаившегося там неведомого существа, а общее выражение полуиспуганное-полунедовольное: и страшно ей, и томно, и хочется, чтобы все это поскорее кончилось. Тут уж не до заигрываний с чужим мужем!
Между прочим, Аня будто в воду глядела. Едва-едва сошли в Комсомольске с поезда, едва-едва устроились в гостинице, как Ирка преподнесла сюрприз: принялась щупать свой живот и закатывать глаза. Якобы начались схватки.
– А говорила, через две недели! – проворчала Аня, яростно расчесывая только что вымытые волосы (в Хабаровске как отключили в июне горячую воду, так до сих пор не дают, а у потомков первостроителей вода, как ни странно, была, вот она и воспользовалась случаем) и сокрушаясь, что придется выходить на улицу с мокрой головой, а дни уже прохладные, все-таки сентябрь. И вообще ей казалось, что Ирка, как обычно, подвирает.
– Сидели бы дома, так оно и случилось бы через две недели, а теперь меня на поезде небось растрясло! – простонала Ирка. – Ой, не могу! «Скорую» вызывайте!
– Сейчас, ну прямо все бросили и побежали вызывать! – фыркнула Аня. – Забыла наш план? В гостинице никто ничего не должен знать! Надевай плащ, пошли.
Ирка послушалась, стеная и причитая. На Димино перевернутое лицо Аня старалась не смотреть. Чувствовалось, что ее мужу больше всего на свете хочется сбежать отсюда с максимально возможной скоростью и вернуться только тогда, когда Аня уже будет держать на руках туго спеленатый живой сверточек.
– Может, правда вызвать сюда врача? – пролепетал он. – А то еще родит по дороге.
– Ничего страшного, – хладнокровно сказала Аня. – У нас в институте была военная кафедра, нас учили роды принимать. Так что не о чем беспокоиться.
Вранье это, ничему такому на военной кафедре не учили, да и чуть ли не десять лет прошло после института, однако и Дима, и Ирка почему-то успокоились и покорно потащились на улицу.
Вокзальная площадь, заранее намеченное место дислокации, была за углом, и, как только добрались до нее, Аня приступила к осуществлению генерального плана – вызвала из автомата «Скорую». Времени и правда терять нельзя: у Ирки внезапно отошли воды.
Надо было видеть выражение Диминого лица при этом!.. Ведь полное впечатление, что Ирка прилюдно обсикалась. Впервые в жизни Аня кощунственно порадовалась, что рожает не она. Небось не пережила бы, увидав столько брезгливости на любимом лице. Но теперь она спокойна за будущее: Дима на Ирку и смотреть не захочет.
Забегая вперед, можно сказать, что так оно и вышло.
Итак, «Скорая» прибыла, Ирку запихнули туда, а вместе с ней – «мужа» и «сестру», то есть Диму и Аню. Чей «муж» Дима, всем было как бы понятно само собой, ну а чья «сестра» Аня, никого не интересовало, потому что Ирка держалась из последних сил, то стеная тихонько, то вскрикивая. Конечно, даже раз в жизни она не могла поступить по-человечески: все-таки не додержалась и прямо в приемном покое родила крошечную лысую девчонку. Ладно, хоть не в машине!
Как-то так получилось, что в этой суматохе Ане и впрямь пришлось помогать. И именно ей впопыхах медсестра сунула в руки младенца, еще покрытого кровавой слизью, даже не запеленатого, а так, еле прикрытого тряпицей. Аня поглядела на красненькую мордочку, бестолково шевелящиеся ручонки, беззубый, орущий ротишко – и вдруг прижала ребенка к себе, к своему светлому плащу, коснулась губами маленького сморщенного лба…
– Да вы что, женщина, ошалели?! – завопила подоспевшая акушерка, грубо выхватывая дитя из Аниных рук. – Еще и целовать! Это… это…
От возмущения она не находила слов.
– У нее лоб горячий, – прошептала Аня, не понимая, что говорит. – Может, температура?
– Да уж поднимется температура, если так будет хватать кто попало! – рявкнула акушерка, передавая девочку медсестре. – Бирку, бирку не забудь привязать. Времени одиннадцать тридцать, слышишь? Имя как? Фамилия?
Она спрашивала у Ирины, однако та, по счастью, не смогла справиться с дрожащими губами, и Ане удалось ее опередить:
– Фамилия матери – Литвинова. Анна Литвинова. Глаза Ирины вдруг наполнились слезами, она с болью взглянула на Аню, но все, что могла, – это резко отвернуться от нее. И вдруг новая судорога прошла по ее телу, Ирка пронзительно вскрикнула…
– Ни фига себе, листья ясеня, – сказал молодой доктор со «Скорой», так и стоявший около топчана с окровавленными руками. – Это у нас что?
– Не что, а кто, – буркнула акушерка, с хищным видом наклоняясь над Ириной. – Да у вас двойняшки, мамочка!
Аня схватилась за сердце. Растерянно обернулась к палате, куда унесли орущую кроху – ее дочь.
То есть у нее уже есть одна дочь. А вторая зачем?!
– Еще одна девка, – сообщил доктор, глядя на новое существо, явившееся из недр Иркиного тела. – Батюшки, ну и уродик маленький…
Девочка посмотрела на него белесыми глазками, разевая ротишко, но не крича, а тихонько, чуть слышно вякая. Похоже, малышка зевает.
– Ты лучше спроси у своей мамки, сам каким был, – проворчала акушерка, косясь при этом на Аню, как бы опасаясь очередных диверсий с ее стороны.
Однако Аня стояла неподвижно, стиснув руки за спиной, и глядела на вторую девочку недоуменно.
«Погодите, зачем вы достали еще и эту? Мы договаривались только об одном ребенке!» – хотелось ей сказать, но пришлось прикусить губу, чтобы промолчать.