Если покинешь меня
Шрифт:
В противоположном конце зала Пепек присел к свободному столику. Но тут же около него остановилась разгоряченная пара.
— Здесь наши места, — заявили они по-словацки.
Пепек поднял на них холодные рыбьи глаза.
— Места уже полчаса никем не заняты. Садитесь рядом.
Девушка взяла своего партнера за рукав.
— Что он себе позволяет, этот…
— Наглец, как все чехи.
Пепек вскочил, как пружина.
— Еще слово, и ты будешь собирать зубы в оркестре, проволочник проклятый!
— Ну, ну, полегче на поворотах! Это тебе не республика, чтобы зазнаваться!
Хлесткая
— Чехов вон, бей их!
— Полиция!
Оглушительный крик, звон разбиваемой посуды, грохот перевернутого столика на миг заглушили все.
— Играйте! — приказал музыкантам побледневший редактор, его руки нервно дернули, надорвав листы с пародиями на стихи Маяковского.
— Бездельники, бандиты, негодяи, мерзавцы! Прикажу всех арестовать, будете все сидеть одной кучей! — Грозный голос папаши Кодла потонул в шуме новой схватки и визгливом фортиссимо джаза. Только правая рука Кодла мелькала над головами дерущихся и щедро раздавала тумаки.
Первые удары полицейских дубинок упали на спины разъяренных драчунов, однако результат был прямо противоположным. Многие из тех, которые до сих пор развлекались, наблюдая за дракой со стороны, теперь засучили рукава праздничных костюмов. Зазвенело разбитое стекло, девушки, придерживая юбки, опираясь на плечи своих кавалеров, вылезали из клуба через открытые окна.
Схватка подкатилась ближе к эстраде, буги-вуги оборвалось на середине какой-то визгливой ноты, и музыканты в панике стали укладывать свои инструменты. Папаша Кодл стоял на эстраде с надорванным рукавом своего нового смокинга, с белой бабочкой, сбившейся к самому уху, багровый, взмокший, и беспомощно разводил руками. Свое жабье лицо он скорчил в жалобную скорбную гримасу и сильным баритоном отставного оперного хориста взывал:
— Братья, опомнитесь! Ведь все мы на одном корабле!
15
Ледяной ветер дул из всех щелей деревянного барака. Озябшие обитатели седьмой комнаты один за другим забирались на свои нары. Пепек за нарами в потемках подвязывал под пиджаком рюкзак, а Ярда, уже одетый, нетерпеливо наблюдал за ним Патер Флориан, сидя за столом с книгой, приподнял очки в золотой оправе и вперил неподвижный взгляд в беспокойные, нервные руки Ярды. Затем снова подпер ладонью широкий лоб.
— Да пошевеливайся же! — не удержался Ярда.
— До полуночи еще наиграешься в бильярд, — процедил Пепек и не спеша закурил.
Рука священника, переворачивавшая страницу, застыла. Флориан мельком взглянул на Пепека.
Наконец Пепек надел шапку на свои неподатливые вихры и двумя пальцами отдал честь.
— С богом! Желаю хорошо позабавиться! — сказал им священник.
Ярде показалось, что в его голосе прозвучала нотка иронии.
За воротами лагеря из густой тени к ним подошел Капитан.
— Где вы пропадали, черт подери! Кому охота мерзнуть тут на ветру? — Он поднял воротник.
Молча вошли они в автобус и остались на задней площадке. В уголочке устроилась девушка в пестрой шерстяной шапочке, возле нее широкая мужская спина с рюкзаком; две пары лыж погромыхивали, когда автобус подскакивал на ухабах. Ярда искоса поглядывал на девичье
Два года назад, незадолго до того, как Ярда отказался от места в большой авторемонтной мастерской и завел собственное дело, он получил путевку на турбазу «Белый крест». Здесь за четырнадцать дней он научился неплохо ходить на лыжах. На заключительных состязаниях отдыхающих он пришел к финишу третьим. И вот теперь ему померещилось, что за дрожащим окном автобуса во мраке ночи промелькнули круглые вершины Бескид, понурый Полом, завьюженные стежки на скатах Харбулака. Однажды вечером в лунном сиянии они отправились на прогулку целой компанией, и та черноглазая девушка в голубом свитере вывихнула щиколотку. Ярда нес ее часть пути на закорках и получил за это поцелуй в коридоре валашского трактирчика «У красотки Ганки», как гласила вычурная надпись над входом.
Наверное, с тех пор минуло не два года, а целых двадцать лет!
За замерзшим окном замелькали огни Нюрнберга. Пассажиров в автобусе прибывало.
Внезапно Ярду охватила разъедающая сердце зависть к тем двум, в углу. Есть люди, которые ездят на лыжные прогулки, но есть и иные, которые трескают турнепс и подумают, прежде чем позволят себе роскошь — поездку в автобусе. Ярда повернулся спиной к молодой парочке: его раздражало нетерпение, горящее в глазах девушки, ее счастье вызывало в нем ярость. «Погодите, дайте выкарабкаться из этого вшивого лагеря, и я снова стану человеком! Может быть, уже скоро я буду ездить не на какую-то дурацкую Шумаву, а в Альпы и возьму с собой самую красивую девушку Нюрнберга, тогда эти недотепы только глаза вывалят.
От горьких воспоминаний у Ярды опустились уголки рта. Ведь как превосходно складывалась его карьера! Тонда, его старый товарищ, сразу же после войны урвал автомастерскую какого-то немца. А он, Ярда, в сорок седьмом году всего лишь за несколько крон приобрел обломки старого автомобиля «оппель». По разрешению начальника мастерской, где тогда работал Ярда, он не спеша в неурочные часы восстанавливал автомобиль. Но вот в один прекрасный день Тонда говорит: «Мне как воздух необходим прибор для шлифовки цилиндров. Понимаешь, человече, какие потекут деньжата, когда я его заимею? Я было сторговал в одном месте, да там требуют наличными. Деньги нужны позарез. И надежного парня я бы взял в дело, такого, который в автоделе кумекает…»
В Ярде сейчас же заговорил врожденный коммерческий талант. Он решил вытянуть эту занозу из пятки у Тонды только при одном условии, если он поделится «фирмой». А о том, что Ярда в ремесле разбирается, Тонда превосходно знал. Слово за слово, и они договорились. Ярда взял расчет, забрал свой отремонтированный «оппель» и одновременно со шлифовальным прибором водворился в мастерской Тонды.
Сердце Ярды сжималось от боли, когда теперь он думал о том, как бы сегодня он процветал, если бы не проклятый февраль!