Если ты назвался смелым
Шрифт:
И подписи, подписи…
Рядом с вазой — пакет в оберточной бумаге. Перевязан розовой ленточкой. Никак мне ее не развязать: трясутся руки. Стянула ленточку, развернула. Всеми существующими на свете цветами переливается
Села на табуретку, положила отрез на колени. И так мне захотелось зареветь! Вот они какие, наши ребята! А я-то! Я-то! Не они обо мне забыли — я в них не поверила!
Пришли, принаряженные. Сколько хлопот, беготни, споров было. И на лестнице спорили, наверно: кому первым войти, кому поздравлять.
А поздравлять-то и некого. Какими огорченными спускались вниз!
Мои запоздалые угрызения совести прервала тетя Анна:
— Еще у меня в холодильнике еда какая-то. Прибрала, что скоропортящееся. Сейчас отдать или потом?
— Потом, конечно, потом! — Я кинулась переодеваться в рабочее.
Было уже половина девятого, когда я прибежала на стройку. Как всегда, в разгар работы во дворе никого не было: все внутри здания, на отделке.
Не сразу нашла Ганнулю. Но в какую бы квартиру ни заглянула, везде наши. Благодарила, извинялась, приглашала сегодня вечером в гости. Меня поздравляли. Как-то странно, многозначительно и не очень тепло поздравляли. Обиделись все-таки.
Наконец нашла Ганнулю. Она не слышала моих шагов, возилась с растворонасосом. Я подошла сзади, уткнулась лицом в ее широкую спину.
— Ой, кто это? — испугалась Ганнуля. Оглянулась. Незнакомым каким-то голосом произнесла:
— А, это ты! Поздравляю. С двойным праздником поздравляю.
Она выделила это «с двойным». Неприветливо, недобро выделила.
— С каким двойным? — удивилась я.
— Как с каким? — И Ганнуля язвительно усмехнулась.— Сама знаешь. Ехала вчера Юзя в электричке с твоим… с женихом. Что ж скрывать-то!
Вот оно что! Я не вдруг сообразила, как объяснить Ганнуле, что произошло. А пока я собиралась с мыслями, появилась Расма.
— Явилась, невеста? — спросила она и вдруг закричала:— На кого, на кого, дура, Славку променяла? На мороженого судака! — И она в сердцах плюнула.— Под мостом, бывало, халтурщики открытками раскрашенными торговали. Точно Лаймон твой на них сфотографирован!
Я хотела объясниться, но Расма широкими шагами подошла ко мне и, с ненавистью глядя мне в глаза, выговорила:
— Уж на что Славка наш железный! Никогда не покажет, что у него на душе. А тут побелел весь, когда Юзька сказала. Стоишь ты такого парня, как же!
— Расма! Ганнуля! — взмолилась я.— Да послушайте же! Неправда это!
— Что неправда? — на минутку растерялась Расма.
— Все неправда! Он хотел… я не хотела… Неправда все!
— Погоди,— остановила меня Ганнуля.— Расскажи толком.
Я рассказала, как не поняла, о чем говорил Лаймон.
—
Потом я рассказала, как мне стало страшно, как мы ушли с Тоней и долго говорили, а Лаймон тем временем уехал.
— Все-таки выходишь ты за него или нет? — с оттенком недоверия спросила Расма.
— Да нет же! Нет! — в отчаянии, что она не верит, закричала я.
Расма переглянулась с Ганнулей, словно спросила: «Можно ей верить или нет?» Ганнуля кивнула.
— Тогда сейчас же иди! — строго сказала Расма, и глаза у нее стали странные, пеленой какой-то словно заволоклись.
— Куда?
— Вот дура! Куда же еще, к Славке. Наверно, вид у меня был совсем идиотский: так вот сразу и пойти?
Расма толкнула меня к дверям.
— Иди и все расскажи!
Легко сказать: расскажи! Так и начать: «Слава, мне надо тебе все объяснить…»
А вдруг он насмешливо сощурится и спросит: «Зачем мне знать твои похождения?»
Казалось, ноги мои приросли к полу. Расма еще раз толкнула меня в спину.
— Умела натворить, умей и ответ держать. Иди! Сейчас же…— Голос у нее оборвался, словно Расма поперхнулась.
Ведь она любит Славку. Давно. Безнадежно. Уйди я с ее дороги, у нее, наверно, появилась бы маленькая надежда. Она сама, добровольно лишает себя надежды. Вот какая, оказывается, она, наша Расма!
Мне хотелось обернуться, глянуть ей в глаза. Не знаю, поцеловать ее, что ли.
— Ну, идешь ты или нет? — глухо, недобро спросила Расма.
И я пошла.
— В третьем доме, на втором этаже полы настилает!— крикнула мне вслед Расма.— Налево!
Чем ближе я подходила к третьему дому, тем медленнее двигались мои ноги. Они зацеплялись за каждый камень, за каждый обломок доски.
Ну, хорошо. Допустим, все они правы: Тоня, Расма, Ганнуля. Славка любит меня. Но что от этого меняется? По-прежнему у него нет да и никогда не будет выбора между мной и Антанасом. Я-то сумею полюбить мальчика. Я уже немножко люблю его. Не зря же все тянуло меня к окну, пока я болела.
А если Антанас меня не полюбит? Может быть, лучше не ходить сейчас к Славке? Лучше вечером спуститься в сквер — Антанас всегда бывает в сквере вечером. Как с тем мальчиком, с Вовой, заговорить с ним. Сначала завоевать это недоверчивое, такое обиженное жизнью ребячье сердце, а уж потом…
Я остановилась в раздумье.
— Если ты назвался смелым! — пропела из окна Расма.— Эх!
И я пошла. Пошла быстро, не колеблясь больше.
Что и как будет потом, не знаю. Знаю одно: сейчас я должна пойти к Славке и все ему рассказать.
Один этаж. Второй. Поворот налево. Веселый, насквозь просвеченный солнцем сквозняк затрепал волосы. Пузырем надулась на спине блузка.
Из самой дальней комнаты доносятся гулкие удары. Как в тот, в самый первый мой день на стройке. Только свиста не слышно.