Эссе об отце и дяде
Шрифт:
Философское отступление в духе "Пятого измерения".
Что мы знаем о жизни?
– Плохо, что отца арестовали по ложному обвинению, два года ни за что держали в тюрьме?
– Да уж чего хорошего!..
А теперь смотрите: выйдя из тюрьмы, он ушел в запас, работал на гражданке, директором мельницы. Когда началась война, вернулся в строй - но в другую часть, в 7-ю армию Западного фронта. Досталось изрядно: ранение, контузия, инвалидность - но остался жив. Прожил, если считать от весны 38-го, еще 23 года. Умер в возрасте 71 год.
В альтернативном же варианте: не обвинили, не арестовали, служил и
Потому что Двадцать пятую Чапаевскую при оборонах Одессы, потом Севастополя выбили фактически начисто. Все сослуживцы, коих отец и его зять, муж старшей дочери, встречали позднее, по разным причинам покинули дивизию еще до войны.
... По первому роману Э.М.Ремарка "На Западном фронте без перемен", принесшем ему славу, был поставлен фильм. Там есть гениальные кадры: эти марширующие новобранцы, молодые ребята-немцы - в мундирах, в замечательных немецких касках, более всех других касок в мире похожих на перевернутые ночные горшки, с винтовками на плече. Хряп-хряп - по брусчатке сапогами. И... один за другим превращаются в скелеты. Хряп-хряп!..
– и глазницы вместо глаз, 32-зубые оскалы, провалы носов, фаланги-кости сжимают приклады. Такой вот марш: каждый второй скелет.
И 25-я Чапаевская шла к своей последней войне подобным маршем. Роты, батальоны, полки с развевающимися знаменами, одни под оркестр, другие под песню, под свою "фирменную":
"Гулял по Уралу Чапаев-герой.
Он соколом рвался с врагами на бой..."
Одни в касках, другие в пилотках, третьи (ближе к зиме) в шапках. Только в шагающие скелеты превратились бойцы ее не через одного, а сплошь.
И если бы только в ней одной!..
И для нашей семьи, для меня мог получиться вариант почти как в "Пятом измерении", по реплике Алеши Самойленко:
"... Никогда я не видел отца... Командир разведроты Двадцать пятой Чапаевской дивизии Е.П.Самойленко погиб при обороне Севастополя в том самом 42-м году... Неизвестно даже, где похоронен, в какой братской могиле. Только и знаю его по фотографии..." (гл. III, "ВАРИАНТ С ТОЛСТОБРОВОМ")
Что мы знаем о жизни?..
Часть четвертая. "Девятнадцать лет спустя"
1.
Действие переносится в 1951 год, в Полтаву. Я как раз окончил школу, собираюсь ехать в Москву, поступать.
Отец уже не у дел, пенсионер-инвалид. Задумал писать книгу. У него такие порывы были и до войны, несколько тетрадок исписал; в эвакуации все пропало. Понятно о чем: о трех революциях, в коих участвовал, о гражданской войне, о том же Чапаеве. (До анекдотов о нем он не дожил.) Под такой замысел написал и в Романовку; прямо в сельсовет. Мол, так и так, если там есть кто нашей фамилии, сообщите; или пусть отзовутся.
И вот, это было в июле, в середине дня входит в квартиру пожилой худощавый человек некрупного сложения:
– Здравствуйте, дядя Ваня! Я племянник ваш Иван Григорьевич Савченко.
– А Гришка?
– сразу спросил отец.
– Гриша живой?
Иван Григорьич положил голову на стол и заплакал.
2.
Оказывается, в Романовке нашлись дальние родичи. С ними он был в переписке. Дали ему знать в Ленинград. Вот и приехал.
... Дальнейшая, после той встречи история их жизни была такова. Еще года три
Так что извоз на этом кончился. С помощью знакомых перебрался в Ленинград, где нашел единственную доступную малограмотному пожилому человеку работу - дворником. Эта должность была хороша и тем, что дали хоть какое-то жилье.
А там и война. Сына Ивана взяли в армию, отправили на тот же Лениградский фронт. Затем блокада, выморившая половину населения. Сын уцелел, потому что на фронте все-таки кормили. Отец - нет.
Когда после страшной первой зимы 1941/42 Иван Григорьич наведался домой, не у кого было даже спросить: где похоронили. Многоэтажный многоквартирный дом на Васильевском острове был пуст.
А "блокадных кладбищ" в Питере изрядно. Пискаревское с полумиллионом могил - только мемориал.
3.
Земной поклон вам, Григорий Феофанович, никогда не виденный мною дядя Гриша. Спасая тогда отца, вы спасли и меня.
Вот я смотрю на эту фотографию - и мне почему-то кажется, что из всех нас, из всей вереницы от того казака Саввы, вы наиболее значительный человек. Вспоминается высказывание Вивекананды:
"Наиболее значительные люди проходят молча. Будды и Христы, о которых мы знаем, малы пред теми, о которых мы не ведаем ничего... Такие люди знают, что если они войдут в пещеру и подумают три Истинных Мысли, эти мысли пройдут сквозь горы, перелетят моря и океаны, войдут в сердца людей. Будды, Христы, Магометы пойдут по странам и народам, проповедуя эти мысли.
Но наиболее значительные люди проходят молча. Они не делают шума, но растворяются в любви."
4.
И конечно же, я не упрекну своего отца ни в каких его делах и поступках. (Даже и в том, что он три раза - за всю жизнь - поколотил меня; разве лишь в смысле, что чаще следовало, было за что.) По очень простой причине: мы с ним подобны. Не похожи, а именно подобны: продолжение один другого по уму, характеру, взглядам. Настолько, что когда он умер, я долго чувствовал, будто умерла часть меня самого.
Соответственно, окажись я в его обстоятельствах и в его времени, то решал и поступал бы так же. Вплоть до того, что и кузину бы, наверно, шлепнул под горячую революционную руку. И в Компартию, тогдашнюю РКП(б) вероятно вступил бы.
А окажись он в моем времени и моих обстоятельствах, его жизнь была бы подобна моей. Вплоть до писательства, да! Потому что литературные способности мои точно от него. И он - с 4-классным образованием да школой "Выстрел" (но, очень начитанный, много повидавший и переживший человек, которому БЫЛО ЧТО СКАЗАТЬ) - все-таки написал и издал задуманную книгу. Ну, не без содействия одного киевского "письменныка" за половину гонорара; но тот, в основном, грамматические ошибки исправлял. И идеологию. (Киевские "письменныки" по этой части, образно говоря, здоровы жрать: все, кои сейчас ярко буржуазные националисты, тогда были с такими острыми советскими локтями, такие все за социализм, коммунизм и пролетарский интернационализм... никого вперед себя к кормушкам не пропустят.)