Есть ли будущее у капитализма?

Ближайшие десятилетия принесут с собой неожиданные катаклизмы и колоссальные проблемы. Некоторые из них будут новыми, а некоторые — довольно старыми. Многие из них поставят перед нами неслыханные политические дилеммы и потребуют принятия трудных политических решений. Все это может начаться уже скоро и наверняка определит взрослую жизнь тех поколений, которые сегодня молоды. Никого и особенно молодежь мы не хотим пугать. Подвижки и изменения не обязательно будут в худшую сторону. Предстоящие десятилетия несут угрозу конфликтов, но также открывают возможность заново отстроить мир и сделать то, что не удавалось предшествующим поколениям. Мы написали эту книгу, исходя из наших макросоциологических теорий мировой истории, стараясь разобраться, какие проблемы и возможности становятся более вероятны в среднесрочном будущем. Так что страшит нас не столько будущее — оно может оказаться разным в зависимости от наших коллективных действий. Нас более тревожит то, что за два с лишним десятилетия, минувшие с окончания холодной войны, стало немодно и даже неловко обсуждать планы возможного будущего мира и тем более перспективы капитализма. А ведь крупнейшие потрясения современной истории — Французская революция, Первая мировая война, распад СССР — стали возможны

Наш квинтет собрался для написания этой необычной книги потому, что на горизонте мы все видим некий структурный кризис, хотя мы и не вполне согласны друг с другом в оценке вероятных причин кризиса и особенно нашей аналитической способности предсказать поведение сложно сочетаемых социальных структур. Наши разногласия мы не скрываем, а, напротив, считаем необходимым серьезное обсуждение разницы в прогнозах. И тем не менее все мы так или иначе согласны, что сегодня в мире накапливаются причины для кризиса именно структурного, т. е. неразрешимого в пределах стандартных политических и инвестиционных решений наших дней. Этот кризис будет куда более серьезным, чем Великая рецессия, начавшаяся в 2008 г. Хотя Великая рецессия, не получившая долгосрочного разрешения и притом взвалившая дополнительный политический и финансовый вес на несущие конструкции капитализма, может оказаться прологом к эпохе глубоких трансформаций.

Иммануил Валлерстайн приводит именно системное обоснование своего предсказания отмирания современной мироэкономики, построенной на капиталистических принципах. Система, несколько столетий переживавшая циклическое расширение, в какой-то момент неизбежно достигает своих пределов. Как доказывает нам Валлерстайн, пределы роста капитализма обозначились на практике еще в начале 1970-х годов, и с тех пор кризисы не преодолевались, а перекладывались из одной сферы в другую, перебрасывались из одного района мира в другой. Согласно гипотезе Валлерстайна, бесконечно такое продолжаться не может, и в течение следующих трех или четырех десятилетий мировой капитал, переполняя глобальный рынок и подвергаясь при этом с разных сторон непреодолимому давлению налоговых, социальных и экологических издержек, может столкнуться со структурной невозможностью находить достаточно надежные и выгодные инвестиционные решения. Капитализм станет невыгоден и слишком ненадежен для самих капиталистов. Последние пять столетий впервые прорвавшийся на Западе капитализм выстраивал на планете рыночный мир-экономику (либо мироэкономику, это просто трудности перевода). Притом, вслед за Фернаном Броделем утверждает Валлерстайн, капитализм создает не плоский и равномерный рынок, а весьма иерархичный и вертикально организованный мировой рынок, где господствует космополитичная элита крупных капиталистических предпринимателей, в силу исторических обстоятельств периода возникновения системы, удачно оказавшихся в ее ядре. Центральное положение и встроенность в наиболее сильные государства своей эпохи, как Нидерланды и затем Британская империя в прошлом и США в настоящем, практически гарантированно позволяли господствующим инвесторам находить возможности для извлечения устойчиво больших прибылей. Но, как доказывает Валлерстайн, эта историческая ситуация, несмотря или, вернее, благодаря ее экстраординарному динамизму и экспансивности, в конечном итоге стремится к системному пределу, как и все исторические системы. Капитализм может закончиться отказом от него самих капиталистов перед лицом безвыходной дилеммы иссякания инвестиционных возможностей. Но Валлерстайн также принципиально предупреждает нас, что никто сейчас не может предсказать, какая система придет на смену капитализму.

Рэндалл Коллинз выделяет в своем анализе лишь один конкретный механизм, ведущий к подрыву капитализма. Это идущее уже полным ходом замещение высококвалифицированных и высокооплачиваемых рабочих мест более рентабельными новыми информационными технологиями. Поскольку теория Коллинза преднамеренно упрощена в целях аналитической ясности, из нее возникает такой же прямой вопрос: каковы могут быть политические и социальные последствия будущей ситуации, где до двух третей образованного среднего класса, на Западе и во всем мире, сделаются структурно безработными? Популярные экономические комментаторы не так давно тоже обнаружили угрожающее капитализму оскудение среднего класса. Но популярные комментаторы, чей род деятельности предписывает покрывать алармизм слоем оптимизма, обычно сводят свой анализ к неопределенным призывам искать политические решения. Коллинз систематически, один за другим рассматривает пять резервных ходов, которые капитализм находил в прошлом для обхода социальных последствий своего стремления к технологическим инновациям. Похоже, теперь ни один из известных ходов не дает потенциала, требуемого для компенсации технологического замещения высокооплачиваемых квалифицированных рабочих мест в сфере услуг и управления. Капитализм XIX и XX веков механизировал ручной труд, но успешно и с лихвой компенсировал это увеличением числа позиций для образованного среднего класса в различных звеньях управления. Тем самым не сбылись давние предсказания марксистов — бывшие пролетарии, по крайней мере на Западе, делались не обездоленной революционной массой, а комфортно обустроенными и умеренно реформистскими средними классами специалистов. Именно эти ходы и близятся теперь к исчерпанию. Траектория высоких технологий XXI в. указывает на выталкивание среднего класса в безработный резерв. Коллинз подводит нас к другой гипотезе: как долго продержится капитализм, если средний класс образца XX века в следующем столетии будет превращаться из его массовой политической и экономической базы в массу обездоленного недовольства?

Крэг Калхун считает, что капитализм все же сможет сохраниться в реформированном виде. Калхун упирает на признаваемое всеми нами положение, что капитализм — не просто рыночная экономика, но именно политическая экономика. Несущие структуры капитализма сформировались и неоднократно перестраивались в зависимости от политического выбора. Структурные противоречия неизбежно присущи операциям сложных рынков. Но именно в политической сфере эти противоречия могут быть либо сняты, либо, наоборот, оставлены без внимания вплоть до разрушения конструкции. Иначе говоря, либо более дальновидные капиталисты смогут убедить свой класс принять необходимую долю системных издержек, либо капиталисты продолжат вести себя как биржевые спекулянты, безответственные «безбилетники» (free riders), чем, в сущности, они и занимаются с 1980-х годов, после исчезновения эффективного давления на них слева. Открытым остается вопрос, насколько радикальным может оказаться переход от неолиберального режима существующего сегодня капитализма к реформированной системе будущего. Централизованная социалистическая экономика встает в ситуации кризиса как актуальная возможность. Но более вероятным Калхун считает государственный капитализм, главным примером которого сегодня служат Китай и его восточноазиатские соседи. Рынки смогут существовать в будущем даже при отходе от специфически капиталистических типов собственности и финансов. Капитализм в таком случае сможет сохраниться, хотя и утратив какую-то долю рыночного динамизма и, возможно, саму способность самостоятельно обеспечивать глобальную экономическую интеграцию.

Майкл Манн не видит возможной замены капитализму, но высказывается в пользу социал-демократического решения проблем капиталистической глобализации. Но при этом он называет проблемы более глубокие, коренящиеся во множественности источников социальной власти. Капитализм в экономике сложно переплетается с измерениями политики внутри государств и военной геополитики между государствами, а также с идеологическими источниками власти, включая мировые религии и традиции различных макрорегионов планеты. Согласно Манну, многосложность такого рода взаимодействий делает будущее в принципе непредсказуемым. Главная угроза, которая тем не менее полностью предсказуема, — это экологический кризис, который будет нарастать в течение XXI века. Весьма вероятно, это выльется в непримиримые конфликты из-за воды и продовольствия, чреватые еще большим загрязнением окружающей среды и массовыми стихийными миграциями беженцев. В ответ на такие глобальные проблемы вполне могут возникнуть тоталитарные реакции и даже войны с использованием ядерного оружия. Согласно анализу Манна, климатические изменения так сложно остановить потому, что они обусловлены одновременно всеми важнейшими институтами современности, ныне получившими глобальное распространение: во-первых, с капитализмом, мотивируемым погоней за прибылью; во-вторых, с суверенными национальными государствами, ревниво отстаивающими свою суверенность; и, не в последнюю очередь, с правом на рост индивидуального потребления, легитимирующим как современные государства, так и рынки. Любые меры по преодолению экологического кризиса повлекут за собой значительные изменения в институциональных основах самой современности. Манн отрицает внутреннее исчерпание капитализма, но видит на горизонте два других громадных кризиса — экологическую катастрофу и возможность атомных войн.

Наши структурные прогнозы подобны «перегрузочным испытаниям» (stress tests) в строительстве, или, как стало принято говорить сегодня, в банковском деле. Серьезный прогноз не может строиться на морализаторской риторике осуждения или восхваления ныне существующей системы. У каждого из нас, конечно, есть свои нравственные и политические убеждения. Но, как исторические социологи, мы слишком хорошо знаем, что судьбы человеческих сообществ (по крайней мере, в последние десять тысяч лет, когда социальная интеграция превзошла элементарные размеры группы охотников и собирателей) не зависели от того, сколько добра или зла они причиняли. Заметьте, мы не обсуждаем вопрос о том, хуже или лучше капитализм по сравнению с прочими типами социальной интеграции сложных обществ. Вопрос ставится проще и точнее: есть ли будущее у данной системы?

В такой постановке вопроса неизбежно звучат отголоски прежних предсказаний. Ожидание краха капитализма выступало центральным элементом официальной идеологии Советского Союза, который в итоге сам потерпел крах. Но почему этот факт недавней истории должен означать гарантию будущего самого капитализма? Да и был ли СССР в самом деле угрозой и, тем более, перспективной альтернативой капитализму? Георгий Дерлугьян в своей главе показывает реальное место советского социалистического эксперимента в общей картине мировой геополитики XX века и что именно в конечном счете вызвало его внезапное самоуничтожение. Это же помогает нам понять, почему Китай избежал краха коммунизма и при полной преемственности номенклатурного строя сделался новейшим чудом капиталистического роста. Коммунизм ушел в прошлое вместе с мировыми войнами XX века, так и не создав долгосрочно жизнеспособной альтернативы капитализму. Однако то, какими путями коммунистические государства, прежде всего СССР и КНР, преодолели порог 1989 года, вероятно, подсказывает нам нечто важное и насчет будущего капитализма. На вид непоколебимый и массивный советский блок внезапно канул в хаос, произведенный наложением нескоординированной, но в какой-то момент эмоционально мощной протестной мобилизации низов и панической растерянности среди элит. Увлекаемые собственной риторикой, протестные движения стран Восточной Европы в большинстве случаев не успели и не смогли серьезно подготовиться к взятию и коллективно рациональному использованию покачнувшейся власти. Оппозицию опередили, в силу своего положения и ресурсов, группировки из распадающейся правящей элиты, или коммунистической номенклатуры, которые бросились бежать во все стороны, как при банковском крахе, и тем самым неожиданно обрушили несущие конструкции собственной системы. Коллапс атакуемой изнутри и пошедшей вразнос советской государственной системы означал иррациональный исход для всех, включая бывшую номенклатуру, утратившую вместе с преимуществами индустриально развитой сверхдержавы саму коллективную возможность войти в западный капитализм на почетных условиях. Однако, как показывает нам Дерлугьян, системный коллапс есть также вполне реальная возможность. Китай после 1989 года дает, напротив, реальный пример осуществления консервативной трансформации при сохранении способности элиты к коллективному действию. Именно это афористично выразил в своем знаменитом романе Джузеппе Томази ди Лампедуза: «Чтобы все осталось по-прежнему, все должно измениться».

Наша книга содержит теоретические предупреждения, но не сценарии судного дня. В отличие от бизнес-консультантов и экспертов по безопасности, дающих краткосрочные прогнозы на основании изменения той или иной переменной в существующих моделях, мы считаем разработку конкретных сценариев бесполезным занятием. События реальной истории носят слишком случайный и непредсказуемый характер, поскольку зависят от воли множества людей и изменяющихся обстоятельств. Просчитать можно только глубокую структурную динамику. Двое из нас — Коллинз и Валлерстайн — еще в 1970-х годах предсказывали конец советского коммунизма. Но никто не смог бы предсказать точную дату или то, что сами бывшие члены ЦК начнут в панике раздирать на части свою индустриальную сверхдержаву. Конкретно этот исход был непредсказуем, поскольку конец советского коммунизма не обязательно должен был оказаться именно таким — что и подтверждается противоположным примером китайского коммунизма.

Именно в неопределенности и недетерминированности будущего мы видим надежду. Системный кризис расшатывает и ослабляет структурные ограничения — те самые, которые достались нынешним поколениям в наследие от прошлых кризисов и политико-институциональных решений, реализованных предшествующими поколениями. В узловых точках истории традиционные способы ведения дел становятся непригодными, и появляются новые пути, отличные от прежних. Капитализм, наряду с присущим ему творческим разрушением старых технологий и форм производства, был также источником неравенства и деградации окружающей среды. Глубокий кризис капитализма может стать возможностью найти такой способ ведения дел в глобальном масштабе, который бы способствовал установлению большей социальной справедливости и созданию более пригодной для обитания среды.