Есть во мне солнце
Шрифт:
Так мне достался этот волшебный кусок бархата. Все восхищались. Решили сшить мне из него элегантное пальто – без лишний украшений, простого фасона. Ткань будет говорить сама за себя. Я молча страдала. Я хотела простое серенькое в клеточку пальто, как у всех. Надела, пошла, никто и вслед не посмотрит. Живи себе на свободе, как хочешь. Но возражения мои никто не слушал. Все воодушевились бабушкиной идеей, суть которой сводилась к тому, что ребенок, одетый в этот заветный бархат, будет счастлив и защищен от невзгод. Сшили мне это пальто. Круглый воротничок, круглые нарядные манжеты, слегка расширенное книзу. Фасон и правда был прост и прекрасен. Но… Ткань, как и предполагалось, действительно говорила сама за себя: не было человека, который бы промолчал, глядя на меня в этом
Эх, пальто, пальто! Как много ты во мне изменило! Кто-то о себе и братьях-писателях писал, что они родом из гоголевской шинели. А я – родом из бархатного пальто, наградившего меня несгибаемым борцовским духом и стремлением к независимости. Благодаря этому пальто, я научилась смирению, я постигла искусство идти против толпы, не обращая внимания на косые взгляды и оскорбления. И еще – я несла на себе память об ушедших предках, а также веру в собственную счастливую долю, раз именно мне достался в итоге этот волшебный кусок ткани, сопровождавший бабушку во всех перипетиях ее горькой судьбы.
Прошлым летом я вдруг вполне прилично вытянулась и надеялась, что осенью мне больше не придется носить на себе бархат цвета пыльной травы. Но где там! Оказывается, пальто сшили с запасом. У него был подворот сантиметров на десять. Пальто легко удлинили и торжественно вручили мне, удивляясь прочности волшебной ткани. На тот момент, когда меня приняли в пионеры, до покупки нового пальто мне оставалось еще полтора года. Я уже совершенно привыкла к своему наряду, научилась делать его менее бросающимся в глаза. Для большей его незаметности надо было просто не застегивать его. Тогда оно почти не бросалось в глаза. Одноклассники мои давно уже привыкли к Боттичелли, а в мире совсем чужих я не застегивала свой наряд, насколько позволяли погодные условия.
Я поднялась на лифте, остановилась у дверей Вовиной квартиры и поправила галстук. Интересно, кто у них сейчас дома? Вот удивятся!
Не успела я позвонить, как дверь распахнулась. В дверях стоял сияющий Вова в школьном костюме с таким же красным галстуком на шее. Увидев меня, он засиял.
– Как хорошо, что ты пришла! – воскликнул он.
Лицо его свело судорогой, но я на это уже не обращала внимания: привыкла.
– Нас сейчас в пионеры приняли! Мы были в мавзолее Ленина-Сталина! – похвасталась я.
– И меня приняли! – с восторгом подхватил Вова, – Только что. Почти. Дома. Мне галстук сам председатель совета дружины повязал!
В это время в холле появился Вовин папа.
– Посмотрите только, кто к нам пришел! Ангел! – обрадованно приветствовал он меня.
Он, как только узнал, что полное мое имя Ангелина, стал называть меня Ангелом.
– Нас в пионеры приняли, и я решила к Вове зайти. Вот! – я протянула Капитону Владимировичу коробочки с пирожными.
– Как это очаровательно! – умилился папа, – Наши дети выросли, у них сегодня свой праздник, и они устраивают нам пир! Ну разве это не радость?
– У нас сегодня день пионэрии, – послышался солидный голос графини Потоцкой, – а Ташу позвали?
– Я на ее долю тоже купила корзиночку, только у меня с собой нет ее номера телефона.
– Ничего, сейчас я позвоню Тамаре Николаевне, она пришлет к нам Ташу. И мы все сядем за стол. Мы как раз обедать готовились, мой руки и проходи.
Ташка немедленно примчалась, тоже в пионерском галстуке и в школьной парадной форме: коричневое платье, кружевной воротничок и манжеты, белый батистовый фартук. Пионерскую форму тогда еще не изобрели. Я тоже была в белом фартучке, который, кстати, стал причиной моих горьких слез перед самым приемом в пионеры. Дело в том, что торжественный день вступления в ряды пионерской организации проходил с максимальной торжественностью. Утром мы собрались в музее В.И. Ленина, экскурсовод подробно рассказала нам о вожде – какой он был нечеловечески прекрасный, умный и безупречный. Мы были приучены любить Ленина с раннего детства и слушали с благоговением. Дошло дело и до успехов Володи Ульянова в учении. Ну, что тут скажешь! Круглый отличник! По всем предметам пять! Естественно! Это же Ленин. Странно было бы, если бы было иначе. Работница музея подвела нас к витрине, в которой лежали ведомости с годовыми отметками гения. Я внимательно вглядывалась. Действительно! Из года в год – одни пятерки. Вдруг в перечне изучаемых в гимназии дисциплин я увидела странный для меня предмет: Закон Божий. Как это? Про что это? Кстати, и по этому предмету у Володи стояла пятерка. Из года в год.
– Что такое Закон Божий? – спросила я у экскурсовода.
– Это был обязательный урок в царское время. Детей заставляли учить молитвы и все, что связано с религиозным культом.
– И Ленин учил? – поразилась я.
– Ну, это была обязательная дисциплина, – обеспокоена подтвердила ученая дама, – Приходилось учить.
– Он верил в Бога? – продолжала наивно допытываться я.
Ну, не мог же Ленин (Ленин!!!) верить в Бога! Даже в детстве. Это не укладывалось в моей давно одураченной голове.
– Нет, конечно, он не верил. У него много философских статей на эту тему. Вы подрастете и разберетесь, – залепетала экскурсовод. Лицо ее приняло сердито-обеспокоенное выражение. Ей явно хотелось закончить эту провокационную дискуссию. Но я отличалась наивностью и любовью к расспросам.
– Но как же тогда он ходил на эти уроки? Молитвы учил? На пятерки отвечал? – из меня сыпались вопросы, как горох из фартучка Золушки.
Кстати, совсем скоро я узнала, что вопрос мой вполне имел под собой основания. Если уж Володя Ульянов был таким категорически неверующим, мог бы этот урок не посещать. Ведь урок этот посещали только те ученики, кто исповедовал Православие. Католики, лютеране, иудеи и прочие легко и просто освобождались от присутствия на Законе Божием. Но Володя Ульянов ходил на уроки! И даже получал свои пятерки! Какая загадка за всем этим стояла? Ведь Ленин никогда не врал, и нам это завещал!
– Это был не вопрос веры! – жестко сформулировала музейная дама, – Это был вопрос дисциплины и трудолюбия. О дисциплине и трудолюбии Ленин тоже много писал. Без этого невозможно построить коммунизм. И без пустых вопросов коммунизм не построить! Давайте продолжим знакомство с экспонатами.
Мы, конечно, продолжили. Я, как это обычно со мной бывало, забуксовала на своем зыбком вопросе про Ленина и веру в Бога, но делала это молча. Просто ходила за всеми и думала думу свою. При этом я кожей ощущала направленную на меня неприязнь экскурсовода. Я сожалела об этом. Так ведь и Ленин мог бы меня невзлюбить! А ведь он вечно живой! Что я сделала не так?
Мои печальные предчувствия вскоре оправдались. Мы выходили из зала, чтобы построиться и идти на торжественную линейку, где нас приняли бы наконец в пионеры. Все выходили тихо, подавленные величием вождя, никто не толкался и не торопился. Но я, выходя, умудрилась зацепиться лямкой своего парадного фартука за дверную музейную ручку. Сначала я, конечно, подумала, что кто-то из мальчишек задумал недоброе: схватил меня сзади за крылышко и держит. Я дернулась изо всех сил. Раздался треск рвущейся ткани. Я в ужасе оглянулась: парадный фартук был безнадежно порван дверной ручкой. Все напряжение сегодняшнего утра, все ожидание праздника, все разочарование – все, все, все обратилось в слезы. Я плакала и не в силах была остановиться. Тут сопровождавшая наш класс мама одной из девочек достала из своей сумочки красивую маленькую коробочку. В ней оказались иголки и нитки всевозможных цветов.