Эстонские повести
Шрифт:
У Леппа аппарат об пол, в глазах потемнело, в голове помутилось. Аппарат, правда, остался цел, в глазах просветлело, но в голове прояснилось только через полгода, когда из желтого дома воротился.
Н-да… Вот и посылай карточки с блеском за границу. Леппу я и полсловечка не пикну, как в гробу домой ехал.
Н-да… Хорошо бы повернуться. Ляжки и лопатки ломит, в затылке тяжесть. Но каким макаром ты повернешься, тварь неразумная. Не шелкопряд в коконе, чтоб крутиться, куда вздумается. Всеми ветрами продутое, сетями тертое
И у Ракси был ревматизм в костях.
Всякая собака на своего хозяина смахивает. Право слово. Как с утра пасмурно, кости у Ракси трещали и хрустели не хуже, чем у меня. По нему погоду вполне можно было предсказывать вернее барометра. Зимой, бывало, начнет в снегу валяться, через три дня беспременно оттепель. И штормового предупреждения не требовалось. Как от шерсти запах пойдет, жди плохой погоды, несмотря что телевизор полный штиль обещает.
В тот день, когда Ракси взял ружье и отправился в лес, от шерсти у него запах шел.
Мог бы и до лучших времен погодить. Но ружье он взял и в лес пошел, и как только седой его хвост пропал в кустах, тут же с юго-запада паскудный ветерок задул, лес зашелестел, зашуршал, зашумел, по небу поползли низкие тучи, снег повалил изо всех дыр и сыпал день и ночь без передышки. Залепил и ствол ружейный и старые Раксины глаза. Да… Не разглядел обратную дорогу.
Ведь мог я не пустить его. А вот не смог. Такой он весь седой был, может, думаю, последнее это твое желание, Ракси, этак беззаботно, прихрамывая, прогуляться по лесу, еще разок обойти на Абруке все знакомые места, полаять на знакомых косуль и задрать ногу на знакомые кусты. В глубине души у всякого старика играет молодой дух. Щенком Ракси все можжевельники на Абруке обшарил, все кочки переворошил. Я ему полную свободу давал. Это целая история, как Ракси свободу получил.
Мне ясно было сказано: «Собака должна дом сторожить, а не за кошками гоняться».
Марге сказала.
Что будешь делать, поехал в Кингисепп за цепью. Собака дома осталась, забилась под стол, глаза мокрые. Ума-то ей не занимать. А я в Кингисеппе три дня просидел у Леппа в темной комнатушке, на столе бутылка, глаза мокрые. Невмоготу было мне за цепью идти. Ну, ладно лодка — ей цепь положена, чтоб шторм борта не разбил, и катер пускай на якоре стоит, чтоб без хозяина не остался, и дереву полагается корнями в земле сидеть, чтоб не засохло, а собака пускай свободная будет, потому что она рождена свободной и свобода самая для нее большая радость.
Домой без охоты ехал. Все равно как вошь в баню. Три дня не брился, три дня не ел ничего, так что даже вздохнуть сил не было, когда Марге принялась горячо приветствовать. Сидел, опустив голову, молчал, а пес повизгивал и лизал под столом мою руку, как ребенок леденец. Ума-то ему не занимать. Он до донца жизни этого не забыл. Его верность была трогательнее, чем любовь родных детей.
— Дочерей проведать небось месяцами не выберешься, — сказала Марге. — А как собака два часа не кормлена, такой шум в доме, всех святых выноси.
Ракси ни на шаг от меня не отходил.
На Абруке.
Однажды и подальше.
Когда меня в каталажку увезли.
Угодил как-то в кусты шиповника и никак не мог выбраться, пришлось брюки скинуть. Голый зад сам по себе еще не содержит состава преступления, как в суде говорят, но мне позарез требовалось раздобыть бутылку у продавщицы Аделе, тут было не до декольте. Я к своей цели напролом шел, а на моем пути эта дачница из Таллина оказалась, и зрелище достопримечательных частей моего тела ей, видать, приятности не доставило.
Ну, и дело кончилось в кингисеппской милиции.
Потому как дамочка объявила, что оскорбление ее чести может смыть только мое десятидневное пребывание в каталажке. Пришлось с грустью проститься с Марге и, взяв собаку в кильватер, направиться в храм правосудия.
Перво-наперво мне сказали, что тут не зоопарк и не ветлечебница.
— Очень приятно, — сказал я. — Моя собака терпеть не может ни того, ни другого.
Я сел на стул, собака привалилась к моим резиновым сапогам, и стали мы ждать, что дальше будет.
— Уберите отсюда собаку, — сказали мне. — Нам надо протокол составить.
— А у меня от Ракси секретов нету, — сказал я с достоинством. — Составляйте протокол в его присутствии. — Посопели, но собаку оставили.
— Как вы объясните свое недостойное поведение? — спрашивают у меня.
А я отвечаю:
— Я хотел бы показать вам зад.
— Гражданин!
— Чего?..
— Не забывайте, где вы находитесь. Ежели мы занесем ваши слова в протокол, дело примет серьезный оборот.
— Потому я и хочу вам зад показать, что дело серьезное.
— Прекратите шуточки, гражданин Соом.
— Какие шуточки? Не в шутку ведь пришлось брюки в шиповнике оставить.
— Как же так?
— Да вот так уж. Я теперь все равно как терка дырявый. Гляньте сами.
И стал разоблачаться.
Эх…
Представители власти разоблачаться не дали. Сказали, что сааремаской милиции и без абрукаских задов хватает на что глядеть.
— Желаю вам в этом всяческих успехов, — сказал я, застегиваясь. — Можно теперь домой вернуться?
— Не раньше чем через десять суток, — ответили мне благожелательно.
— Ах так. Видать, тут люди не жадные.
— Меньше нельзя. Вот ежели б вы трезвый были, тогда другое дело…
— Дело дрянь… Прямо сразу, что ль, садиться?
— Разумеется.
— Сразу не получится.
— Почему это?
— Надо в лавку заскочить. Колбасы купить для собаки.
— До собаки нам дела нет.
— А мне есть. На казенный кошт я собаку не допущу.