Эстонские повести
Шрифт:
— Ну да.
— Хорошо. Значит, надо решить вопрос насчет места и материала.
— Насчет места вопроса нет. На Абруке.
— Это уж как пить дать, — засмеялись мужики. — Не хватало бы, чтоб Каспар ставил своей собаке памятник на Рухну либо на Кихну [73] .
— Постойте, — сказал Теэмейстер. — Хватит ржать-то. Дайте подумать.
Мы дали.
— Каспар, — спросил чуток погодя Теэмейстер, — а ты хотел бы поставить памятник еще кому-нибудь или
73
Рухну и Кихну, как и Абрука, — маленькие островки в Балтийском море. (Примечание переводчика.)
Чудной вопрос.
Я задумался.
— Я жду, — сказал Теэмейстер. — Это очень важно.
Я подумал и сказал:
— Хотел бы.
— Ну!
— Я бы поставил памятник восходу солнца.
— Так… — кивнул Теэмейстер. — А еще?
— Затем я поставил бы памятник западному ветру. Он уж как подымется да задует, тут тебе и волна, тут тебе и волнение.
— Так… — кивнул Теэмейстер. — А еще?
— А еще бы я поставил памятник салаке. Хоть свежей, хоть соленой. Без разницы.
— Благодарю тебя, — сказал Теэмейстер. — Выпьем за то, чтобы каждое утро восходило солнце, чтобы на западе и на востоке, на севере и на юге зарождались новые ветры и чтобы в синем море не переводилась рыбка под прекрасным названием салака!
— Спасибо, — сказал я.
— Твоя мысль поставить Ракси памятник, конечно, трогательная, — продолжал Теэмейстер, уписывая глазунью. — Но… — Он поднял вилку с куском яичницы. — Самый прекрасный памятник заходу солнца — роскошный утренний восход, сильный и свежий ветер приходит на смену старому и уставшему, а маленький бойкий салачий детеныш лучше, чем самый большой рыбий монумент из камня. Ты понял мою мысль, Каспар?
— Чего не понять-то. На чистом эстонском языке…
Я вздохнул.
— Все ты правильно сказал, Волли, — добавил я. — Но потому мое сердце и болью исходит, что после Ракси детенышей не осталось.
— Вот оно что.
— Быть того не может, — сказал ветеринар Кылль. — Ракси был во всех отношениях кондиционный кобель.
— Я не знаю, что это слово значит, но дело обстоит именно так.
— Быть того не может, — повторил Кылль.
— Были щенки-то. Да утопили их. Прежде, чем я узнал.
Хотя я убежден, что у каждого настоящего мужика в жизни бывает только одна настоящая собака, я бы вырастил сыночка или дочку Ракси. Я даже один раз возле магазина сказал Мийне с хутора Мюрги:
— Мийна, я был в большой надежде и в ожидании. Думал, что дедушкой стану. А ты всех моих сродственников в море снесла.
— Почем ты знаешь, что это твои сродственники?
— Ракси сказал. Ракси в большой печали.
— Сочувствую.
— Это уж не поможет.
— Ты очень-то не расстраивайся, Каспар. Шавки по-быстрому шавок делают.
— Нет уж это, видать, последний заход был. Отгулял свое Ракси.
— Да брось ты…
Но я был прав.
Имри с хутора Мынисте тоже принесла щенков от Ракси, но и они отправились волны считать. После того я не очень-то спешил поздороваться с Верой, хозяйкой хутора Мынисте. А когда наконец представился случай, я ей сказал:
— Одного мальчика могла бы и оставить для украшения природы.
— О каком это украшении ты толкуешь? — вылупилась на меня Вера. — Пес у тебя на три лапы хромает и в очках нуждается. Какое уж тут украшение?
— Не имеет значения, как отец выглядит.
— Почему это не имеет значения? Будто ты не знаешь, что у пьяницы дети тоже пьяницы или дебилики?
— Это я знаю.
Н-да..
Но Ракси не был ни пьяницей, ни дебилнком.
Мужчина никогда так обидно не скажет, как женщина. Ну ладно, человек стерпит злое слово. Забудет. А собака не забудет. Ракси при этом разговоре был возле меня. Ракси все слышал. Мужчина никогда не скажет так обидно. Хоть и надо бы сказать. Когда мы с Кыллем Раксину ногу оперировали, а потом с устатку на диванах отдыхали, Ракси, как от наркоза очухался, всю воду, что в стакане возле зеркала стояла, выпил. Воду выпил, зубами закусил — Кылль свои вставные зубы в стакан положил.
Кылль проснулся — слова не сказал. И не потому, что во рту зубов не стало. Просто не сказал. Понял животное. Я до того растрогался, что принес из погреба еще бутылку коньяка.
После Марге ворчала:
— Собачий мосол дороже, чем дочкина свадьба станет!
Нашла что сравнивать.
Эх-хе-хе.
А у Леппа-то дело интересно повернулось.
— Мудреная штука, — заметил Теэмейстер. — И по случаю мудрености ничего не остается, как обратное мнение.
— Я не понимаю, Волли.
— Чего тут понимать? Надо женщин позвать.
— Волли…
— Ставлю на голосование. Кто за то, чтобы позвать женщин?
— Пожалуй, это кстати будет, — высказался Лепп. — А то мы уже малость отупели.
— Каспар, ты не пожалеешь, — с усмешкой — сказал Теэмейстер. — Или ты полагаешь, что городские женщины железно прикованы цепью к мужьям?
— Не туда ты загибаешь, — сказал я. — При северном ветре на Абруке только и слыхать, как в городе рога скрипят.
— Ясно, — усмехнулся Лепп. — Сейчас позвоню и вызову. Для всех.
— Я в эту игру не играю, — поднял руку Кылль. — И вообще, мужики… Друг прибыл в город с Абруки, из-за моря, у него печаль на сердце.
— Печали не прибавится, ежели он чуток бабу потискает.
Кылль молчал. Только посапывал. Он вообще говорит тихо и мало, потому-то он и животных лечит, ведь животные тоже немного говорят.
А насчет себя самого я решил, что уж раз попал в город, не худо бы поближе поглядеть городскую жизнь и ее прелести.