Эта горькая сладкая месть

Донцова Дарья

– Можешь меня с ними познакомить? Алена призадумалась.

– Надо сказать, что ты приехала из Казани и хочешь показать диссертацию.

– Господи, да я же в экономике как свинья в коньяке разбираюсь, и почему Казань?

– Альберт Владимирович родом оттуда и всех казанских привечает. Уж какие только дураки не приезжали, все позащищались. А потом тебя там никто спрашивать не будет. Но только учти, все кандидатки в аспирантки у них сначала домработницами работают.

– Как это?

– Просто. Диссертацию нужно выслужить. Вот и бегают Павловским по магазинам, полы моют, сапоги чистят

да еще друг друга локтями отталкивают, чтобы лучше услужить. Подумаешь, годок грязь повыносят, зато потом кандидатская, считай, в кармане.

– А деньги?

– Альберт Владимирович открыто денег не берет, в основном услугами.

– Они что, не платят домработницам? Алена расхохоталась.

– Дурочка. За что деньги-то давать? Девчонки сами помочь научному руководителю набиваются.

ГЛАВА 4

К Павловским меня пригласили в пятницу. Уютный кирпичный дом на улице Косякова, домофон, лифтерша, ковровая дорожка на лестнице. Я робко позвонила в дверь и скромно потупилась на пороге, сжимая в руках три потрепанные гвоздики и дешевенькую коробочку конфет. Образ просительницы из Казани дался нелегко. Пришлось специально покупать на вещевом рынке дешевый трикотажный костюмчик, на ноги нацепила жуткие баретки, в которых наша домработница Ирка ходит выбрасывать мусор. В ушах сережки из ближайшего ларька. Отполированный “Вольво” удачно спрятала в соседнем дворе. Можно было еще подушиться “Красной Москвой”, но на такой ужас я не согласна даже ради торжества справедливости.
–

Обитая красной кожей дверь открылась не сразу. Кто-то рассматривал меня в глазок. Потом загремели замки, и на пороге появилась мило улыбающаяся пожилая женщина. Сначала я приняла ее за домработницу, но потом увидела бриллиантовые серьги в ушах и пару дорогих колец на ухоженных руках. Передо мной стояла сама Виолетта Сергеевна.

– Проходите, душенька, раздевайтесь. Наверное, устали, – ласково пропела женщина, указывая на нарядные велюровые тапочки.

Я скинула ужасные туфли, протянула профессорше дары.

– Какой букет! – умилилась та и крикнула:

– Алик, посмотри, какие чудесные цветы принесла… Вас как зовут, милочка?

– Даша, – пролепетала я.

– Пойдемте, пойдемте, Дашенька, – обволакивала нежностью старушка, – не надо конфузиться. Альберт Владимирович не кусается.

Из просторной прихожей мы двинулись в холл. В глазах зарябило – повсюду бронза, хрусталь и зеркала. С потолка свисала пудовая люстра, вся в ужасающих подвесках. По стенам там и сям лепились жуткие картины в богатых позолоченных рамах. Мебель обита парчой. В углу торшер в виде негритенка с поднятой рукой. Весь пол устилает огромный серый ковер с кровавыми разводами. Я невольно попятилась, редко встретишь такое варварское великолепие.

Виолетта Сергеевна подумала, что при виде эдакой красоты бедная провинциалка сконфузилась окончательно, и подтолкнула меня в спину. Из двери в противоположном конце холла величаво выплыло светило экономики. Я закусила губу, чтобы не расхохотаться. Больше всего Альберт Владимирович походил на индюшонка. Маленького роста, на коротеньких ножках и с толстым

животиком. Он горделиво посмотрел на меня, словно проверяя, произвел ли нужное впечатление, и неожиданно скрипучим, совершенно не преподавательским голосом спросил:

– Вы от Решетниковой? Работу принесли? Алена говорила, что диссертация готова.

Накануне прозорливая Аленка вручила мне довольно объемистую папку со своей диссертацией, защищенной примерно десять лет тому назад.

– Он не догадается? – боязливо спросила я. Алена замахала руками:

– Никогда, столько времени прошло, и потом, научным руководителем у меня был совершенно другой человек. Так, проглядит по диагонали, велит кое-что исправить. Павловскому главное, чтоб в библиографии все его труды помянули.

– Вдруг разговор заведет на научные темы! Алена всплеснула руками:

– Прикинешься робкой до невозможности. Провинциалка из Тмутаракани да в гостях у академика, вот язык и отсох. Не волнуйся, насколько знаю Альберта, он сам станет перед тобой соловьем разливаться, обожает поучать и давать советы. От тебя требуется только одно: качай головой и вздыхай от восхищения. Впрочем, можешь вытащить блокнот и конспектировать нетленные высказывания.

Я протянула ученому работу. Альберт Владимирович повел “аспирантку” в кабинет. Да уж, там было на что посмотреть. От потолка до пола высились полки, забитые роскошными томами в кожаных переплетах с золотым тиснением, наверное, специально переплетать отдавали. Письменный стол – антикварный, красного дерева, на ножках в форме медвежьих лап. Со столешницей размером с небольшой аэродром. Тяжелые бархатные шторы, роскошная кожаная мебель, на полу настоящий туркменский ковер – похоже, ручная работа. Стены украшало несколько совсем неплохих подлинников – Кустодиев, Репин, Левитан. В комнате сильно пахло деньгами. Здесь не скрывали богатства, не стеснялись его. Скорей выставляли напоказ, демонстрируя удачливость. Представляю, как подобный антураж действует на провинциальных теток.

Царственным жестом Альберт Владимирович указал на просторное велюровое кресло. Я попыталась скромно устроиться на краю, но предательски мягкое сиденье прогнулось, и зад утонул в подушке. Колонки задрались чуть ли не выше головы. Академик величаво устроился в вертящемся рабочем кресле, теперь он смотрел на меня сверху вниз. Бог мой, при таких чинах иметь комплекс неполноценности!..

Пухлой наманикюренной рукой светило вяло пролистало содержание папки, заглянуло в библиографию. Потом изрекло:

– Работы предстоит много, в таком виде, конечно, диссертация непригодна. Ни один московский совет не пропустит столь рыхлую работу.

"Уже пропустил, – подумала я, – десять лет тому назад, и ты дал на нее положительный отзыв”.

– Но тема интересная, даже актуальная, – продолжал профессор.

Из его рта полились гладкие фразы. Каждое слово в отдельности понятно, но общий смысл ускользает. Вспомнив Аленины наставления, я вытащила блокнот и принялась с подобострастным видом чирикать ручкой. Экономист говорил и говорил, изредка останавливался, поглядывал на большое зеркало, стоящее на письменном столе, и продолжал мудрые речи. К исходу второго часа я хотела пить, курить и писать.