Эти четыре года. Из записок военного корреспондента. Т. I.
Шрифт:
Лечение липовым цветом
Не знаю уж, как там подсчитали разведчики, но в штаб фронта было доложено, что звено пикировщиков под командованием старшего лейтенанта Ефремова, вылетавшее на штурмовку отступающего противника, подожгло и повредило девять автомашин с пехотой, два танка, и при этом было убито и ранено сорок два вражеских солдата и офицера. Не сорок и не пятьдесят, а именно сорок два. Как они там подсчитывают? Меня всегда смущает эта точность сводок, и, передавая корреспонденцию об этой штурмовке, я вообще не указываю цифр.
Когда, положив на пюпитр телеграфиста свою корреспонденцию, а заодно
— Окружение — высшая форма наступления, — академическим тоном говорит Лазарев. — И теперь вот мы ею овладеваем. Вот и разгадка того, что они сейчас откатываются, бросая технику. Видите, как воевать стали!
И действительно, необыкновенно интересно после каждого нашего визита в «оперу» отмечать на карте новые и новые отвоеванные пункты, которые еще недавно с такой болью мы отмечали как потерянные, и синие стрелы вонзались на картах в красную линию фронта, кромсая ее, отодвигая на восток, а в сводках Совинформбюро мелькали названия городов и поселков, оставленных после тяжелых боев.
Вечером мы разгадываем тайну чемоданчика полкового комиссара Лазарева, столь бережно поставленного им под божницу в час приезда. У запасливого московского гостя, знающего характер своих подчиненных, там оказался отличный армянский коньяк из праздничного пайка. Его было достаточно, и мы послали машину за звездовцами. Приехал один Леонид Лось. Его напарник Леонид Высокоостровский оказался в наступающих частях. Пока наши шоферы сооружали нехитрый ужин, на огонек подъехал Зусманович. Сели за стол, налили и провозгласили тост за победу войск Калининского фронта.
— За победу советского оружия! — строго поправил Лазарев. — Не будьте местниками. Великую победу под Москвой добыли три фронта. Западный, ваш и Юго-Западный.
— И за то, чтобы нам больше не знать поражений, — добавил Зусманович. — Задирать нос рано. Они уже оправились от удара. Тащат подкрепления из Западной Европы. Еще будут нелегкие дни. — Он взял карту и показал: — Вот здесь, под Ржевом и у Великих Лук, обозначились новые свежие части. На Нелидовском направлении появились даже части испанской Голубой дивизии… «Голубая дивизия в тверских сугробах»!.. Каков заголовок для корреспонденции!.. Продаю.
— А пленные? Что говорят ваши подопечные?
— Их уже и не так много, пленных, в последние дни. Убитых больше. А новые, что подходят из Западной Европы, у них психология летних фрицев: «Дранг нах остен» — и все тут. Третьего дня я говорил с лейтенантом-танкистом. Какой-то аристократишка, «фон», из прусской офицерской семьи. Прибыл из Норвегии. О разгроме под Москвой слышал, конечно, но не очень над ним задумывался. Держится нахально. Поражение объясняет морозами и тем, что интенданты, ориентировавшиеся на блицкриг, не заготовили зимнего обмундирования. Словом, «генерал Мороз»… Это очень употребительное
Между Евновичем и гостями завязывается спор о современном этапе войны. Полковой комиссар Лазарев — кадровый военный, человек с академическим военным образованием, Зусманович — опытный коминтерновец, но и мой глубоко штатский друг из Совинформбюро тоже вдруг обнаруживает недюжинные познания в военном деле.
Пока они спорят над картой наступления, мы с Лосем толкуем о делах профессиональных. Я помню его довоенные впечатляющие очерки о новаторских починах, о людях рабочего класса, серьезные, глубокие очерки с проникновением в душу героев, в рабочую психологию. Я и сам до войны любил те же темы и, честно говоря, всегда завидовал Лосю. А вот на фронте он как-то еще не нашел себя. Огорчает своего редактора Вадимова, который по неистовству своего характера не терпит, когда кто-нибудь из корреспондентов других газет «вставляет фитиль» его работникам.
За то, что статья Конева появилась в «Правде», а не в «Красной звезде», бедному Лосю был учинен разнос.
— А теперь этот ваш вылет на штурмовку… Наверное, опять будут взрываться петарды…
Человек простодушный, деликатный по натуре, он откровенно жалуется на свои беды, так сказать, представителям «конкурирующей державы» и делится мечтой, что, заранее узнав об освобождении какого-нибудь особенно важного пункта или об интересном происшествии, добудет самолет, слетает туда, даст развернутый очерк и, по журналистскому выражению, «всех обштопает».
— Ну и что ж, намерение доброе, искренне желаем успеха. Коньяк еще есть, давайте за это и выпьем.
— За что? За что? — спрашивает Лазарев, отвлекаясь от обсуждения вопросов нашей и немецкой стратегии.
— За то, чтобы звездовцы на нашем фронте обштопали «Правду».
— Гм… Ну что ж, если один раз — можно. — Полковой комиссар произносит это совершенно серьезно и, чокнувшись, продолжает спор.
А коньяк уже действует… Как-то сама собой возникает песня. Евнович запевает приятным тенором, Зусманович ведет вторую партию, мой и лазаревский шоферы оказываются хорошими подголосками. Мы с Лосем, не обладающие слухом, чтобы не испортить песню, только открываем рты.
Потом, развеселившись, Лось берет освободившуюся от картошки кастрюльку и, пристукивая по ней деревянными ложками, усилив свой, вообще-то едва заметный, кавказский акцент, сдавленным голосом тбилисского кинто поет:
На Кавказе есть гора Оченно большая, Под горой течет Кура, Быстрая такая. Если на гору залезть, Сверху вниз бросаться, Очень много шансов есть С жизнию расстаться.Грохот в оконницу обрывает песню.