Эти синие глаза
Шрифт:
Она подняла на него глаза. Только их он мог отчетливо разглядеть в темноте, потому что ее одежда была темной.
— Вы ведь об этом думали, когда стояли и курили здесь эту отвратительную сигару?
— Едва ли, — ответил он и бросил сигару в воду, где красный огонек мгновенно исчез в волнах.
— Разве нет? Прошу прошения за мое вмешательство.
С минуту она ничего не произносила. Он тоже молчал.
— Я, — начал было он, но в ту же минуту заговорила и она. — Продолжайте, — подбодрил он ее.
— Нет, —
— Нет, — упорствовал он. — Леди имеют право быть везде первыми.
Он услышал, как она глубоко вдохнула воздух, готовясь произнести свою речь:
— Я никогда не видела, чтобы кто-то сделал для кого-нибудь то, что сделали вы для Хемиша. Особенно принимая во внимание то, что вы никогда прежде не производили такой операции. Я просто хотела сказать вам, что сожалею.
Он ожидал от нее чего угодно, но только не этого.
— Сожалеете? О чем? — спросил он.
— Вы знаете о чем, — сказала она, стараясь не смотреть ему прямо в лицо.
Он видел только ее профиль.
— Я сожалею, что заговорила о вашей невесте. И еще… вы и сами отлично знаете, что я не старалась побудить здешних жителей обращаться к вам и проявлять к вам доверие. Нет, я не отговаривала их ходить к вам, я просто не отказывала им в приеме, когда они приходили ко мне. А мне следовало это делать. Вы образованный человек, дипломированный врач, вы, а не я. Я хочу, чтобы вы знали, что теперь все будет иначе. Я буду посылать их к вам.
— Хотите сказать, когда я ухитрился кого-то укокошить? — съязвил он. — Благодарю за то, что вы решили оставлять мне крохи с вашего стола, мисс Доннегал. Я не сомневаюсь, что теперь местные жители уверуют в мою компетентность. Они со всего острова Скай сбегутся посмотреть на этого громилу доктора Стэнтона с кулачищами, похожими на два окорока.
— Вы не можете утверждать, что Хемиш умрет, — мягко возразила она.
И снова ее рука легла ему на плечо. Сквозь толстую шерсть своей куртки он ощущал тепло ее пальцев.
Он вспомнил, какое лицо у нее было в течение всей операции. Оно было полно напряженного внимания и спокойствия, хотя он сознавал, как тяжело это ей давалось, потому что с первого своего посещения коттеджа почувствовал, насколько эти двое были привязаны друг к другу. Он помнил, с какой нежностью она смотрела на мальчика, хотя тон ее был ворчливым и резким, впрочем, она так говорила со всеми жителями Лайминга.
Но во время операции он не заметил в ее лице и тени нежности. Она была холодной и сдержанной, как и положено ассистентке. Когда ему пришлось долбить отверстие в черепе, любая другая женщина, да и большинство мужчин побледнели бы и по меньшей мере тут же извергли бы свой завтрак при виде сверла, входящего в череп мальчика.
Но не такова была Бренна Доннегал. Она была так спокойна и сдержанна, будто Хемиш был для нее первым встречным, так спокойна, как если бы речь шла о погоде, а не об извлечении тромба из мозга маленького пастушка.
И все же, какой бы неженственной она ни казалась в это время, ни на минуту Рейли не мог забыть о том, что в паре с ним работала женщина. И теперь, глядя на свою руку. где только что лежали ее пальцы, он не мог не вспомнить, как невероятно давно он чувствовал в последний раз прикосновение женской руки.
В любое другое время его бы взволновала мысль о том, что Бренна Доннегал прикоснулась к нему. Теперь же все его безотрадные, мрачные мысли были только о маленьком мальчике и о том, что его жизнь висит на волоске.
И ему стало так скверно, что он набросился на нее с такой яростью, какой сам не ожидал от себя.
— И что же, — спросил он с горечью, — вы станете делать, лишившись стольких пациентов? Будете продолжать свои изыскания?
Он почувствовал, как она отшатнулась от него.
— Да, — холодно ответила она, — собираюсь.
Идиот, упрекнул он себя. И все же вопреки себе продолжал с прежней горечью:
— Те загадочные исследования, о природе которых вы отказываетесь говорить?
Ее тон стал еще холоднее:
— Это так.
Ему хотелось дать себе подзатыльник. Что он делает? Она была добра к нему. Незачем было грубить. Ну ладно, он не смог спасти жизнь мальчика. Но есть ли на свете хирург, который смог бы это сделать? Рана была смертельной… Скажи ей, убеждал его внутренний голос. Скажи ей, что утром уезжаешь в Лондон…
— Я был бы вам признателен, — сказал он с усилием, — если бы вы посылали часть своих пациентов ко мне…
На горизонте уже появился тонкий красный обруч — всходило солнце. Теперь он мог различить черты ее лица. Она пристально смотрела на него, лицо ее было непроницаемо.
— Ладно, — сказала она наконец, — это уже лучше.
Рейли пришло в голову, что в такой момент можно признаться во многом, сказать много важного. Например, он мог бы сказать ей, как он восхищается ее отвагой, проявленной ею перед лицом грязи и крови.
Он мог бы даже, если бы его охватили дерзость и бесшабашность, взять ее за руку, заглянуть в эти ослепительно синие глаза и сказать, что, несмотря на то что ее одежда покрыта пятнами овечьей плаценты и пропитана запахом эфира, он находит ее неотразимо пленительной и что с самой первой их встречи ему было так трудно выкинуть ее из головы…
Но закончил он свою речь совсем другими словами.
— Только, — продолжал он, — если будет на то ваша воля и вы проявите доброту, посылайте ко мне двуногих, а не четвероногих пациентов. У меня нет таланта и навыков обращения с ними.