Шрифт:
Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me
========== Интермедия 1 ==========
Из каких пришла ты ко мне зеркал?
Из каких веков, с каких планет…
Я все прошлые жизни тебя искал
Если нет тебя, и меня здесь нет.
Твой предвечный, призрачный свет в глазах
Окольцует тьму предрассветным сном
И у ног — фонарным пятном — стезя,
На губах — вся горечь ночей, — вином.
От моих шагов — рваный отзвук лет,
От твоих — лишь лес зашумит сильней…
Если нет тебя, — и меня здесь нет
В перепутье, где проще и где верней…
За окном синели сумерки. Закат медленно сползал радугой по гостиничным окнам, мимолетом окрашивая оранжевой охрой неровные блоки стен и утекая в воронки золотушных
Делать было совершенно нечего, казалось, ожидание длилось уже часами, даже жесткая красная ткань дивана под коленками стала влажной, хоть в холле и работал кондиционер. Почему-то мерзло за ушами.
Гостиничные автоматизированные двери разошлись, неприятно взвизгнув, и впустили в холл пожилую даму в дизайнерских джинсах с вышивкой, сидящих на ней мешком, и в футболке с древом жизни. Вместе с дамой в холл вплыла изрядная порция летних сумерек, теплая, как парное молоко, пахнущая магнолиями и сигаретным дымом. Дама просеменила по холлу мимо пустой гостиничной стойки в застеленный несвежей ковровой дорожкой коридор. Санса вздохнула и с трудом скинула кеды, помогая себе вспотевшими пальцами ног, скользящими по кромке обуви, не желающей поддаваться. Вечер только начинался, а ожидание грозило затянуться.
Стоило бы сходить в номер и взять кофту. Или телефон. Или заодно уже и кошелек, чтобы купить чипсов или шоколадку в автомате. Беда в том, что в шортах не было карманов, что означало неизбежную надобность возвращаться в номер и относить вещи обратно, а так Санса могла и пропустить того, кого она ждала. Ну его в лес, ужин. Перед поездкой Санса клятвенно заверила мать, что будет «хорошо питаться», что свелось к гостиничному «континентальному завтраку» (тут можно было оторваться кофе и булочками), салатику в кафе на обед в компании бедолаг-подростков, приехавших в этот курортный городок на серию концертов возлюбленного кумира. От такой компании и салатик в горло не лез, да и неохота было есть. Жара никоим образом не способствовала пробуждению аппетита, а уж настроение… А ужин отдай врагу, кто-то сказал когда-то. Вот так и выходило на сегодня, понять бы еще кто враг…
Санса устроилась поудобнее на жесткой, видавшей виды поверхности дивана — стоило попытаться припомнить все, что произошло с момента ее приезда в этот «райский уголок», расставить это по местам, возможно, что-то она упустила из виду, и при вторичном анализе эта так нужная ей сейчас деталь все же покажет свой краешек среди всего того сумбура, что наполнил память Сансы за последние недели. В конце концов, время было единственным, на что она теперь могла рассчитывать. Больше союзников у нее не было.
========== I ==========
Возлюбленный всеми кумир приходился ей троюродным братом. Видимо, поэтому-то к ней и подсаживались разнообразные барышни за обедом. Говорить Сансе с ними было тяжеловато — репертуар брата вызывал у нее содрогания, но иного порядка, чем у восторженных барышень. В обычное время вкусы Сансы плавали от классической музыки до тяжелого рока, и все эти поп-концерты, посещаемые ею из родственного долга, — отказываться от бесплатных навязанных билетов она еще не осмеливалась — уже вызвали немалое пресыщение. Временами накатывало желание спорить, доказывать, сыпать терминами, сравнениями и гадостями, но, хоть подобные желания еще и преследовали Сансу по причине нежного возраста и неистребимого максимализма, подавлять их она уже давно научилась. Когда рядом с тобой человек чувствующий любое дуновение ветра, словно с него содрали кожу, быстро учишься дипломатии — возраст перестает играть роль и навязывать поведение. Все наносное смывает волной горя и страха, — остается только костяк, составляющий сущность человека — без прикрас, как есть, жесткий, без флёра условностей и эмоций.
Так что Санса не спорила, не читала барышням нотаций, преимущественно молчала в салат или отвечала односложно. В гостинице про нее ходили всяческие слухи — из-за приближенности к «королю». Приближенность эта была весьма условна, но факт остается фактом: он был ее родственником, и она была вхожа в его дом и в его круг. Ее братец, к слову, был прекрасным объектом для наблюдения — а Санса была любопытна — даже семейные невзгоды пока не выжгли в ней этого врожденного любопытства. Он был хорош собой, остроумен, избалован славой сызмальства, напичкан деньгами и тошнотворной самовлюбленностью. Наблюдать за ним надо было исподтишка, незаметно, не привлекая к себе внимания, — приближаться было опасно, потому как в процессе выяснилось, что, будучи недалекого ума, юноша еще и питал пристрастие к неприятным забавам. Да, Джофф был жесток, как может быть жесток избалованный подросток, не испытавший в жизни ни потрясений, ни горя, и все бы ничего, если бы к этому не приплюсовывалась какая-то внутренняя изощренность, потребность в чужих страданиях. Похоже, это единственное, что могло его насытить или развлечь. Книгами он не интересовался, а если и интересовался, то весьма специфическими темами, втайне от матери и поклонников. Он прекрасно соображал, что нужно для подстегивания популярности, периодически публикуя булавочные посты в соцсетях с той или иной приближенной, снятые «не им» а-ля папарацци. А время, не занятое репетициями и фотосессиями для журналов и поклонниц, он тратил на званые вечеринки или на часы в «семейном кругу», когда он, вальяжно развалясь в кресле, спесиво доказывал матери, что все эти песенки конечно, дрянь, но не так оно сложно, если эти тупые деффки (он говорил именно «деффки» с присвистом пропуская воздух меж отбеленных жемчужных зубов, что упирались в пухлую как у купидона нижнюю губу) так фанатеют и платят за эту чушь, почему бы и не кривляться, собственно… Мать, хорошо сохранившаяся белокурая красивая дама с римским профилем, иронично улыбаясь, царственно и сдержанно возражала на тему содержания песен, и, казалось, только ради приличия добавляла свое вечное: «Джоффри, выбирай выражения!»
Санса холодела от внезапно накатывающих приливов ненависти и с упоением вгрызалась в свои короткие, до мяса остриженные ногти, в заусенцы, во что угодно попадающее под зубы, лишь бы смолчать. Ее собственная мать за последний период времени задолжала изрядную сумму наличных своей двоюродной сестре. Будучи в совершенно распластанном душевном состоянии, она никак не могла войти в роль главы семьи и разобраться с чудовищным количеством дел, навалившихся на нее после смерти отца, — так что выступать было совершенно нельзя, недопустимо. Санса изначально понимала, что у нее могут возникнуть недомолвки с родственниками, и, желая избежать неприятностей, отклонила любезное предложение двоюродной тетки остановиться у них в снятом на время гастрольного тура Джоффри особняке. Она поселилась в небольшой гостинице, рядом с их домом, вместе с прочими девочками, приехавшими на эту серию концертов и желающими быть поближе к своему идолу.
Каждый вечер Санса ходила на ужин к родственникам, ела костлявую форель, запеченную в глине, или кровавый ростбиф, или еще что-нибудь столь же изысканное, и, завесившись слишком короткими для этой цели волосами, смотрела исподлобья на избранных приглашенных. На беду, волосы ее пламенели из любого угла, с которым она пыталась слиться, и везде ее настигали недвусмысленные шутки «кузена» или покровительственно-снисходительные реплики его матери. Были, правда, еще младшие, Мирцелла и Томмен, но они считались детьми и ели с гувернанткой в детской. Санса охотно бы присоединилась к ним, но, смутно понимая, что это может посчитаться недопустимым, играла, хоть и скверно, отведенную ей роль. До сих пор она не разобралась, что именно это была за роль: бедной ли родственницы, псевдопоклонницы, любимой племянницы или она просто была нужна для фона, для заполнения внутренних и внешних пустот, прямо как уродливые китайские напольные вазы в углах гостиной или круглопопые «праматери плодородия» на каминной полке в маленькой столовой, что взирали на нее своими безглазыми лицами на смехотворно маленьких головах.
Два часа каждовечерней пытки заканчивались (о, ужас!) фотографиями в семейном кругу, обычно на террасе, напротив моря. Для этого весь вечер в особняке дежурил фотограф с фотоаппаратом весом с кирпич. Он, как вражеский лазутчик, шнырял по комнатам и затаивался между вазами и стульями, фотографируя все семейство в «непринужденных позах». После этого Сансу обычно отпускали, и она возвращалась в гостиницу. Путь туда лежал по очень приятной проселочной дороге, по которой, наверняка, хорошо было пылить босыми ногами со сливочным рожком в руке, вдыхая запах моря, что шумело и рокотало слева. Проблема была в том, что в гостиницу её доставляли под конвоем Джоффриного телохранителя, товарища с весьма суровым нравом и наружностью. Тут и ногами не попылишь, да и мороженого не предполагалось. Скорее действо напоминало тюремную прогулку. А еще телохранитель был высок и могуч, поэтому шел он обычно быстро, приходилось почти бежать за ним вслед, как собачонке на поводке. Застенчивая Санса каждый вечер тащилась позади, стараясь не шаркать ногами и не отставать. Хорошо, что хоть можно идти вторым номером, а не впереди, — чтобы не ощущать себя королевой, идущей на гильотину. Или скорее теленком на заклание.