Это было в Праге. Том 1. Предательство. Борьба
Шрифт:
Когда тот явился, Лукаш приказал ему разыскать и принести дело Рудольфа Гоуски – то дело, которое в свое время на островах завел на него штурмбаннфюрер Зейдлиц, как на гестаповского агента.
– Ясно?
– Да.
Антонин Слива щелкнул каблуками и вышел. Как и Лукаш, он работал в Корпусе со дня его организации. Теперь у них сложились иные взаимоотношения, служебные. Но эти новые отношения не могли заслонить прежних, возникших еще в дни юности Антонина. Он по-прежнему любил Лукаша, как отца, хотя Ярослав был теперь взыскательнее, требовательнее и строже с ним.
Через несколько минут Слива явился с докладом. Лукаш нахмурился.
– Дело Гоуски исчезло из архива, – доложил Слива.
– Как?
– Исчезло со всеми материалами, которые похитил Горак, бежавший в Западную зону.
– Так, так, – проговорил
Он вспомнил историю Горака, пробравшегося в Корпус по заданию реакционеров. Много еще придется поработать, чтобы очистить Корпус от проникших в него врагов. Часть из них, вроде Горака, уже сама себя разоблачила; часть притаилась, замаскировалась и вредит общему делу исподволь, осторожно, боясь выдать себя; другие изо всех сил стараются зарекомендовать себя с лучшей стороны, завоевать доверие, чтобы потом, в нужный момент, нанести удар в спину. Случайно это? Нет. Это вполне закономерно. И надо быть глупцом и слепцом, чтобы не понимать и не видеть этого.
Глава вторая
Божена давно ждала этого известия. В своем воображении она рисовала радостную минуту, когда он войдет и скажет: «Ну, вот я и вернулся, Божена».
Ей хотелось, чтобы все это произошло неожиданно, вдруг, без долгих дней мучительного ожидания. Немало пережила она за эти годы, а если счастье проглянет сразу, как солнце, – только и остается, что засмеяться от радости и с головой окунуться в его светлый поток.
Вот она и дождалась своего счастья! Значит, не напрасно ждала. А ведь долгое время от Нерича не было никаких известий. Она не знала, где он, и не была уверена, жив ли он, – следы Нерича затерялись. Первое письмо Божена получила в июле сорок пятого года. Оно было совсем коротенькое, в несколько строк. Нерич без особой надежды на ответ запрашивал: живет ли еще в старом доме Божена Лукаш, а если переехала, то не могут ли ему сообщить ее новый адрес? Она ответила в тот же день, вернее сказать – в тот же час. Ей хотелось написать всего три слова: «Я здесь, жду», – но она сдержала себя и сообщила лишь то, о чем он ее спрашивал. Конечно, она не могла ограничиться несколькими строчками и написала, что живет по-прежнему вместе с отцом, – из этого он поймет, что она не замужем, что учится в университете. А потом следовал целый вихрь вопросов. Как сложилась его судьба? Помнит ли он Прагу? Не собирается ли навестить своих старых друзей? Ей очень хотелось спросить, не забыл ли он слова, которые сказал ей при расставании. Но она не спросила об этом из самолюбия. Впрочем, волнение ее было настолько сильно, что в каждой даже самой обыденной фразе Нерич, если он человек чуткий, мог угадать ее состояние и оценить стойкость ее чувства. Ей казалось, что, резко обрывая фразу, она этим подчеркивает свою сдержанность. Он же по этим отрывочным фразам видел ее душевное смятение.
Через неделю пришло еще одно письмо, затем третье. Божена аккуратно отвечала, и переписка их оживилась. Нерич подробно писал о себе, и легко было понять, что он хочет восстановить прежние отношения.
«Жизнь сурово обошлась со мной, – не раз повторял он в письмах. – Я многое понял и переоценил».
Он подробно описывал свои странствия и делал это, как и всегда, с воодушевлением и блеском. Божена живо представила себе события, к которым был причастен Нерич, и заново переживала опасности, которым любимый ею человек подвергался. Да, она по-прежнему любила его, и, быть может, даже сильнее, глубже, чем прежде. Он стал ей как-то ближе и понятнее. Он защищал свою родину, воевал с фашистами, четыре года вместе с югославскими партизанами бродил по лесам, был ранен.
«Я понял, что выше всего для человека его отчизна. И жить надо ради свободы своего народа, – так он заканчивал одно из своих первых писем. – Перед моими глазами стоят люди, отдавшие жизнь за светлое будущее. Меня спас от смерти простой человек, крестьянин Душан. Я лежал в снегу раненый, истекающий кровью. Душан подобрал меня и, несмотря на разгулявшуюся вьюгу, на своих плечах унес в глубь леса, к нашим. Во время пути ему дважды пришлось отстреливаться, и немцы его ранили. Теряя силы, он опускал меня на снег и защищал своим телом от жгучего ветра. Он умер в пути. Меня еле живого утром подобрали друзья. Никогда я не забуду такого самопожертвования. Подвиг Душана заставил меня продумать многое. Что я ему? Только врач. А он отдал за меня жизнь. Он знал, что я необходим для людей, его товарищей, которые подвергают себя опасности каждую минуту. Сколько мужества проявили мои соотечественники в борьбе с немцами! Поистине герои. И я горжусь, что вместе с такими героями, как Душан, нес эти годы все тяготы и лишения партизанской жизни. Теперь я совсем другой, Божена…»
Это письмо Божена показала отцу. Когда Ярослав читал его, она не сводила с отца глаз, счастливая и гордая любимым человеком. Вот он какой, Милаш Нерич! Можно ли не оценить его мужества?
– Что ж, он вполне трезво рассуждает, – сказал тогда Лукаш, складывая письмо и возвращая его дочери. – В годы сопротивления многие поняли, на чьей стороне правда…
Отец хоть и не открыто, но одобрил и мысли и поведение Нерича. У Божены словно камень свалился с сердца. Сломалась преграда, так долго разделявшая Нерича и отца.
«И ты в него не верил!» – с упреком подумала Божена.
Каждое новое письмо сближало их. Нерич все чаще писал о том, как стремится увидеть ее. Она отвечала ему тем же. Неожиданно Нерич в своих письмах перешел на «ты», и это смутило Божену. Нет, она не обиделась на такое обращение, ее не оскорбило это проявление близости. Она почувствовала, что с этим «ты» в ее жизнь вошло что-то решающее и бесповоротное. Это «ты» словно бросило свет на все слова его письма. Не дочитав его до конца, Божена закрыла глаза, голова ее кружилась.
– Милаш, – прошептала она и вложила в это имя всю силу своей верной любви.
Письма научили ее мечтательности. Возвращаясь из университета, Божена сворачивала к Влтаве, проходила по набережной и садилась на их любимую скамью. Вот снова осень, снова позолотились деревья и по-осеннему звонко звучат людские голоса. Когда-то они гуляли здесь вдвоем, он рассказывал, она слушала и не отрываясь смотрела на лениво бегущие воды Влтавы. Тогда их отношения были неосознанными, неопределенными. Зарождающееся чувство пряталось под ничего не значащими фразами. Они могли говорить часами, обходя то главное, что возникало между ними. А она уже и тогда любила Нерича, в те чудесные вечера. Может быть, Нерич не догадывался об этом, не знал, какую радость она носит в своем сердце. Но это потому, что гордость девушки не позволяла обнаружить чувство. Они долго были знакомы. Кем они были? Просто друзьями. Только вдруг загоревшийся взгляд, или внезапная тоска в голосе, или слишком долгое пожатие руки при расставании говорили о том, что они таили друг от друга. А позже она поняла, что и Нерич любит. Она ждала его признания, мучилась этим ожиданием, верила и не верила, что придет час ее счастья. А быть может, никогда не придет и все останется как прежде. Нет, хуже, чем прежде. Обида и стыд останутся с нею: обида за отвергнутое чувство и стыд за унижение. Он ведь давно почувствовал, что она его любит. И наконец сказал о своей любви. Не так, как она ждала, но все-таки сказал. И просил быть его женой.
Но она отказалась. Как больно сказать «нет» любимому человеку… Сказать «нет», когда сердце отвечает «да». Но он понял ее. Они расстались потому, что на родину надвигалась гроза. С тех пор прошло почти восемь лет. Она думала о нем все эти годы, неотступно думала и хотела быть с ним. И наконец пришло письмо. Что же теперь мешает их любви? Больше нет препятствий.
Божена легко вызвала в своем воображении их будущую совместную жизнь. Она будет залита солнцем. Ни одной тени не упадет на их отношения. Да и откуда взяться этим теням, если они любят друг друга, понимают и берегут? Мечты уносили ее к Милашу, в горы и леса Югославии, среди которых он жил, где был его дом. Или ей представлялось, что Милаш приезжает в Прагу и она встречает его на вокзале, с цветами. Но чаше всего ей представлялись вечера на берегу Влтавы и знакомая – до каждого сучка знакомая – скамья. Нерич что-то говорит ей, а она слушает и смотрит на реку.
Все чаще и чаще Нерич заговаривал в письмах о Праге.
«Как хочется оказаться в знакомых, давно ставших родными местах! Полжизни я провел на чешской земле, и опять тянет к ней, – писал он в одном из писем. – Не удивляйся, если неожиданно нагряну».
Но Божена недоумевала: почему Милаш не на родине, а в Швейцарии и письма идут из Берна? Но следующее письмо все разъяснило. Нерич находится в заграничной командировке от министерства иностранных дел Югославии. Командировка длительная.