Этот лучший из миров (сборник)
Шрифт:
Корабль остановился возле большого портового города. Именно здесь, под этим городом, – родовое имение Соколовых.
Ник везет старика на коляске. Дорога идет через поле.
Синее небо. В небе заливается жаворонок. Влюблен, наверное. Вот и заливается. Дорога заворачивает в лес. Вдруг лес расступается, и перед ними – барская усадьба. Дом с колоннами. Сад. Крупная, ставшая дикой, малина. Сосновая аллея. В глубине пруд и купальня. Ник остановил коляску. Старик дрожит. Напрягается. И вдруг встает на ноги. И падает.
Он лежит маленький, седой и вытянутый. И совершенно спокойный.
Ник опускается на колени и плачет. Жаль человеческую жизнь. Жаль себя. Маму. Свою любовь. Никогда Ник не плакал так горько и так громко. Его слышали только старая усадьба и вековые сосны.
Соколов открыл глаза и сказал:
– Ты не даешь мне умереть. Что ты кричишь? Я не могу сосредоточиться для смерти.
Ник оторопел. Долго смотрел на старика. Потом сказал:
– Сволочь.
– А ты кто? – спросил старик.
– Я тебя сейчас убью.
– Нет. Ты будешь меня беречь. Если я умру, ты ничего не получишь.
– И не надо.
– Это мне не надо. Я себя изжил. А тебе надо все. И деньги, и любовь. Но нельзя любить и быть рабом. Любить может только свободный человек. А ты раб.
– Я сейчас убью тебя. И никто не узнает.
– Не убьешь. Ты меня любишь.
– Ненавижу.
– Тогда почему ты плачешь?
Ник уходит в деревья и плачет. Тихо и горько. Он сломан.
Путешествие окончилось.
В лондонском аэропорту старика встречал его внук, тридцатилетний Иван.
– Знаете, я сейчас очень занят, – сообщил он Нику. – Вы проводите дедушку домой. Шофер отвезет.
Ехали молча. Шофер уверенно вел машину.
Замок Соколова стоял в предместьях Лондона у подножия пологого холма.
Соколов захотел выйти на вершине холма. Шофер и Ник усадили его на коляску.
Стояла прекрасная сентябрьская пора. Деревья еще зелены, однако проглядывают желтые и багряные листья. Трава еще сочна, и склон как будто покрыт темно-зеленым бархатом.
Соколов смотрел по сторонам, вбирая в глаза красоту своего английского края, вдыхая родные запахи.
– Знаешь что, – мечтательно попросил Соколов. – Сорви траву, помни ее в пальцах и дай мне понюхать. Больше всего в жизни я люблю запах мятой травы...
Оставалось выполнить последнее желание Соколова: растереть в пальцах траву, поднести к его лицу. А потом довезти до дома, получить чек, и все. ВСЕ. Но именно в этот момент в небе зазвенел жаворонок. Может, даже тот же самый. Перелетел с одного места на другое. Ведь небо – одно.
Ник стоял, подняв голову, и смотрел на звенящую точку в небе. И не мог нагнуться, чтобы сорвать траву. В нем что-то закончилось. Внутри что-то исчерпалось. Он отпустил коляску со стариком, и она плавно покатилась вниз. И остановилась возле ворот замка.
И последнее, что видел Соколов, – это удаляющуюся спину своего секретаря.
Ник шел свободный, как подросток. И над ним заливался влюбленный жаворонок.
Прошла неделя.
По телевизору показывали смешную передачу. Мама Ника смеялась, несмотря на гипс. Ник мыл на кухне посуду и складывал тарелки на табуретку.
В дверь позвонили. Ник открыл и увидел почтового работника. Он протянул конверт и сказал:
– Распишитесь.
Ник расписался. Вскрыл конверт. Это был чек от Соколова. ЧЕК. На всю сумму. Полоска бумаги, переворачивающая всю его жизнь.
Ник схватил с вешалки куртку и помчался к Соколову. Он бежал. Потом ехал. Потом бежал. И наконец позвонил в знакомую дверь.
Открыл Иван. Он был замкнут и в черном.
– Его больше нет, – сухо сказал Иван.
– Нигде? – растерянно спросил Ник.
– Ну может, где-то он и есть...
Замолчали. Подошел восьмилетний мальчик. Любимый правнук. Внимательно смотрел на Ника.
– До свидания, – сказал Ник.
– Одну минуточку, – вспомнил Иван. – Он оставил вам письмо.
Иван отошел и вернулся с конвертом.
– А откуда он знал, что я приду?
– Он сказал: вы обязательно придете...
Ник раскрыл конверт. Там было написано всего три слова:
«ЖИВИ ВМЕСТО МЕНЯ».
Антон, надень ботинки!
В аэропорту ждал автобус. Елисеев влез со всей своей техникой и устроился на заднем сиденье. Закрыл глаза. В голове стоял гул, как будто толпа собралась на митинг. Общий гул, а поверх голоса. Никакого митинга на самом деле не было, просто пили до четырех утра. И в самолете тоже пили. И вот результат. Жена не любила, когда он уезжал. Она знала, что, оставшись без контроля, Елисеев оттянется на полную катушку. Заведет бабу и будет беспробудно пить. Дома он как-то держался в режиме. Боялся жену. А в командировках нажимал на кнопку и катапультировался в четвертое измерение. Улетал на крыльях ветра.
В автобус заходили участники киногруппы: актеры, гримеры, режиссер, кинооператор. Творцы, создающие ленту, и среднее звено, обслуживающее кинопроцесс.
Экспедиция предполагалась на пять дней. Мужчины брали с собой необходимое, все умещалось в дорожные сумки, даже в портфели. А женщины волокли такие чемоданы, будто переезжали в другое государство на постоянное жительство. Все-таки мужчины и женщины – это совершенно разные биологические особи. Елисеев больше любил женщин. Женщины его понимали. Он мог лежать пьяный, в соплях, а они говорили, что он изысканный, необыкновенный, хрупкий гений. Потом он их не мог вспомнить. Алкоголь стирал память, выпадали целые куски времени. Оставались только фотографии.
Елисеев – фотограф. Но фотограф фотографу рознь. Ему заказывали обложки ведущие западные журналы. И за одну обложку платили столько, сколько здесь за всю жизнь. Елисеев мог бы переехать Туда и быть богатым человеком. Но он не мог Туда и не хотел. Он работал здесь, почти бесплатно. Ему все равно, лишь бы хватало на еду и питье. И лишь бы работать. Останавливать мгновения, которые и в самом деле прекрасны.
Автобус тронулся. Елисеев открыл глаза и стал выбирать себе бабу. Не для мужских игр. Это не суть важно. Ему нужен был кто-то рядом, живой и теплый. Не страсть, а нежность и покой. Уткнуться бы в ее тепло, как в детстве. А она бы шептала: я тут, ничего не бойся... И в самом деле можно не бояться этих голосов. Пусть себе выкрикивают. Можно даже закрыть глаза и заснуть. Бессонница замучила. Женщина была нужна, чтобы заснуть рядом. Одному так жутко... Как перед расстрелом.