Этот мир не выдержит меня. Том 2
Шрифт:
— Узнаем, если я когда-нибудь там побываю. Но я спрашивал о другом — нам опасно здесь оставаться?
— Единственная опасность, которая нас здесь ждёт — это дерьмовая еда и такое же пиво.
— А трактирщик? Он не станет мстить?
— Нет, — не раздумывая ответил Марк.
— Откуда такая уверенность?
— Он же сказал, что отвечает за нашу безопасность верёвкой...
Я посмотрел на разведчика, ожидая увидеть улыбку, но её не было — похоже, Марк не шутил. Судя по совершенно серьёзному выражению лица, он действительно поверил словам трактирщика. Почему? Неужели одна произнесённая фраза значила так много?
— Приятно видеть, что ты сумел сохранить доверие к людям, — я всё-таки сел за стол. — Но почему ты думаешь, что какая-то верёвка помешает здоровяку прикончить нас, если представится такая возможность?
— Он из раскаявшихся... — сообщил Марк, присев напротив.
— Ты же догадываешься, что я понятия не имею, о чём ты говоришь?
— Догадываюсь, — кивнул разведчик. — Но о том, как ты сумел дожить до сегодняшнего дня, не зная самых простых вещей, я догадаться не могу. Твой воспитатель вообще ничего тебе не рассказывал?
— Вот такое тяжёлое у меня было детство, — я пожал плечами. — Недостаток общения, деревянные игрушки, прибитые к потолку — короче, не жизнь, а сплошной дефицит витаминов... Зато сейчас: что ни день, то новое открытие.
Плещущийся в крови адреналин слегка пьянил, отчего на язык лезла всякая ерунда. Я хмыкнул, заметив недоумевающий взгляд разведчика, и махнул рукой — мол, проехали. Марк, который, видимо, уже устал удивляться, только покачал головой, а затем рассказал про раскаявшихся.
Таким звучным «титулом» в Империи именовали преступников, получивших от судьбы шанс встать на путь исправления. Если приговорённого к смерти не получалось казнить с первого раза (например, из-за порвавшейся верёвки или обломившейся рукояти топора), то ему предлагали на выбор два варианта. Первый — это прохождение специального магического ритуала под названием «раскаяние», а второй — возвращение на эшафот.
Казалось бы, когда на одной чаше весов жизнь, а на другой смерть, то думать особо не над чем, однако всё было не так просто.
Согласившись на «раскаяние», человек не только полностью отказывался от своей прошлой жизни, забывая обо всём, что происходило с ним до ритуала, но и получал новую «работу». Опасную и не очень почётную, само собой.
Теперь «счастливчик» должен был стать орудием в руках властей и преследовать тех, на кого укажет руководство. А чтобы бывший преступник случайно не вернулся к прежним развлечениям, его заковывали в специальные магические «оковы» — невидимые и похожие на те «цепи», которыми благородные чародеи привязывали к себе крепостных крестьян.
«Оковы» эти, в теории, не позволяли раскаявшимся врать, предавать и нарушать закон, превращая душегубов и насильников чуть ли не в ангелочков. По задумке они, наверное, даже матом ругаться не могли, а всё свободное время должны были посвящать размышлениям о прекрасном и переводу старушек через дорогу. Однако жизнь, как всегда, внесла в теоретические выкладки свои коррективы.
Выяснилось, что раскаявшиеся, превращённые в образец морали и нравственности, почему-то не могли эффективно выполнять свои прямые обязанности. Для борьбы с врагами Императора и его наместников требовался человеческий материал совершенно другого качества, а не эдакие имперские «Тимуровцы», патологически неспособные к оперативной работе.
В общем, «оковы» слегка ослабили, и бывшие преступники перестали походить на святых. Однако кое-что осталось неизменным — ни один из раскаявшихся не мог нарушить клятву, связанную со способом его неудавшейся казни.
— Интересно, — произнёс я, когда Марк закончил свой короткий рассказ. — И много таких раскаивающихся?
— Немного, — пожал плечами разведчик. — В Империи прочные верёвки и крепкие топоры, поэтому редко кому везёт уйти живым с эшафота... Да и сам ритуал очень опасен и сложен — его может провести только сильный властитель цепей, а мастера с подобным даром встречаются нечасто.
Полезная информация. Про такую колдовскую специализацию мне пока слышать не доводилось.
— Что будет, если раскаявшийся попробует навредить тем, кому обещал защиту?
— Он умрёт.
Почему-то я так и думал. Смерть здесь являлась универсальным ответом на любой вопрос.
— Можно каким-то образом обратить это «раскаяние»?
— Насколько я знаю — нет.
— Почему тогда здоровяк кашеварит в трактире, вместо того, чтобы гонять негодяев?
— Понятия не имею, — честно ответил разведчик и добавил: — Но ты можешь узнать у него сам...
Марк указал на трактирщика, который вышел из кухни с двумя дымящимися плошками в руках и потопал к нашему столу. Он двигался не очень уверенно, но многие другие, получив такой удар, не смогли бы ходить вообще. Разве что под себя.
Следом за гигантом вприпрыжку скакал Клоп — мальчуган, видимо, не собирался оставлять отца даже на секунду. Оказавшись рядом, он недовольно посмотрел на меня и незаметно высунул язык. Похоже, пацанёнок всё ещё обижался из-за вывернутой руки.
— Жратва, — сообщил трактирщик, поставив миски на стол. Затем он с трудом опустился на лавку и протянул нам пару деревянных ложек, вытащенных из кармашка передника. — Налетайте.
Я с сомнением поглядел на густое и не самое аппетитное варево — несмотря на рассказ Марка, у меня не было уверенности в том, что еда не отравлена. Кроме того, тёмно-зелёная жижа, в которой плавали непонятные белёсые кусочки, могла и без капли яда представлять серьёзную угрозу для организма. Эта похлёбка выглядела как оружие массового поражения, хотя пахла, стоит признать, весьма неплохо.
Разведчик не стал тратить время на лишние раздумья — попробовав немного, он принялся работать ложкой с завидной скоростью. Похоже, на вкус варево оказалось куда лучше, чем на вид.