Шрифт:
Фарман Керимзаде
ЭТЮД
Искал я красавицу, угли в очах,
Черные косы на белых плечах...
И не напрасно говорят, что красавицы достойны того, чтобы о них слагали легенды, придумывали сказки. Улицы города были выложены камнем. Как кукуруза зернами. И стены домов были из камня, походившего на плитки истлевшего кизяка. Дома были одноэтажные. Недавно выстроенный Дом отдыха напоминал облако, опустившееся на вершину горы. И здесь я искал красавицу с изогнутыми бровями.
Разве так ищут красавицу, скажете вы, влюбленные. Ты не знаешь даже адреса ее, даже имени.
Мольберт с этюдником, висевшие на плече, выдавали меня. Ага, не здешний он, из города приехал. Чудной какой-то. Да еще с бородой. Интересно: раньше смеялись над теми, кто не носил бороды. А сейчас - наоборот...
Город, в который я приехал, был мне знаком, и его красавицы тоже. Жил тут в свое время один поэт. Красавиц он рисовал стихами, да так, что ни прибавить, ни убавить. Пламя слов его обожгло и меня.
Вот впереди со скрипом открылась дверь. На улицу вышла девушка. Обернулась бы хоть, чтоб лицо разглядеть. На плече она несла кувшин. Медный кувшин со старинными нашими узорами. Я поспешил за ней, чтоб заглянуть ей в лицо. Моя тень упала рядом с ней на камни. Кувшин перекочевал и стал между мной и Девушкой. Тень моя перешла направо от нее. И кувшин перекочевал направо.
Потом она свернула на тропинку, которая вела к роднику на дне оврага. Над оврагом росло ореховое дерево.
Если б меня спросили, что я ищу, я бы ответил:
– Ищу красавицу с алыми щечками...
Но где же она?
Я тоже свернул на тропу. Чтоб к роднику попасть. До меня, донесся чей-то смех. Смеялись девушки. Никак надо мной? Как бы там ни было, а смех их был прекрасен. Я подошел поближе. Вода, стекавшая по желобу из бурых мшистых камней, играла тысячами красок. Красками девичьих платьев, щек, губ, глаз, волос, деревьев, глубокого лазурного неба, распростертого над горами.
– Девушки, не дадите ли мне воды напиться?
Слова эти я произнес ну прямо как Керем. Девушки зашептались. Но одна из них наполнила кувшин и протянула мне. Некоторое время я держал его в руках, пока вода в нем не успокоилась, и не исчезла рябь с ее поверхности. Я смотрел в кувшин, в котором отразилась девушка. И какие к черту мы художники?! Хоть бы чуть-чуть нам от того, что может эта вода в кувшине.
– Что ж вы не пьете?
Я бы выпил, чтобы утолить жажду, но тогда исчезла бы эта картина в кувшине. Тогда было бы уничтожено прекраснейшее произведение в мире.
– Поторопись-ка, братец. Меня дома ждут.
Я напился, поставил кувшин. Заглянул вовнутрь. Там уже ничего не было видно. Я благодарно вернул кувшин его владелице. Девушка ушла. И я пошел. Что я мог ей сказать? Ничего. Что бы она мне сказала?
Дойдя до тесного переулка, она свернула в него. Прошла по нему вниз, плечом толкнула дверь и вошла в нее. Потом я услышал звук набрасываемого крючка. Я подошел ближе. На старых воротах висели кусок железа и молоток. Молотком следовало ударить по железу. Так я и сделал. Пусть меня прогонят, но я должен сказать, зачем пришел сюда. К двери подошла сама девушка. Я глядел на почерневшие и растрескавшиеся доски
А когда она открылась, я увидел снежно-белое лицо, которое постепенно принимало алый оттенок, кожа его была такая нежная, что казалась созданной лишь для утренней росы. Глаза ее горели черным огнем. Длинные ресницы опустились.
– Вам кого?
– Я к вашему отцу. Он дома?
– Дома, проходите пожалуйста.
Она прошла вперед. Мы шли по дорожке, проложенной между деревьями. На противоположной стене цвел мак. Прямо среди камней.
Девушка провела меня в комнату во дворе. Внутри горел свет. Мужчина в войлочной шапке, с седой бородой, рассыпавшейся по груди, поглядывая из-за очков, что-то строгал. В углу я увидел искусно сделанный орнамент. Боже, куда я попал! Откуда столько красоты! Как красив, как нежен этот орнамент... Неужели он создан руками человека?
– Здравствуйте, мастер. Все это ваши труды?
Он кивнул головой.
– Присаживайся.
Я не стал садиться. Подойдя к нему, стал смотреть, как создает он чудеса.
– Из города.
– Как это нежно, как красиво! Я хотел бы сменить свою профессию художника и стать гравером.
– Откуда ты приехал, сынок?
Еще в городе я слышал об этом мастере. Я должен был найти его. Случай помог мне.
Старик отложил в сторону работу.
– Как ты нашел меня?
– Видите ли, я встретил вашу дочь. Я хочу написать ее портрет. Пришел попросить у вас разрешения.
Он задумчиво почесал бороду. Наконец, проговорил:
– Если б ты сказал это кому-нибудь другому, тебе худо пришлось бы. А я тебе разрешаю.
Старик позвал дочь. Она пришла и остановилась в дверях.
– Дочка, это мой коллега. Он пришел, чтобы написать твой портрет. Как ты на это смотришь? Уважим гостя? Дочь пожала плечами.
– Ну-ка, где ей сесть?
– Прямо здесь!
– Я указал ей место под деревом и раскрыл этюдник.
Старик снял фартук и стряхнул с него стружки.
– Постели сюда ковер, дочка, И принеси самовар. Чайку
попьем.
– Я задержу ее только на минутку. Я сейчас... Старик посмотрел на меня вопросительно. Так, будто потерял надежду, которую на меня возлагал.
– Искусство и спешка - вещи несовместимые. Где ты научился спешить, сынок?
– Я сказал это, чтоб не причинять вам хлопот.
Самовар уже закипел. На старинном медном подносе появились блюдца с тонко нанесенными рисунками цветов, грушевидные стаканы с искусными узорами. Девушка, присев на ковер, стала разливать чай. С каким бы удовольствием я написал каждый ее жест, каждый взгляд, каждую улыбку.
Старик тоже сел на ковер. До чая ли мне было сейчас?
Я нашел красавицу.
– Сестренка, сидите вот так возле самовара, не шевелитесь.
Я начинаю рисовать.
Девушка походила на статуэтку из белого мрамора в алом свете раннего утра.
Да, глаза, кажется, передать не удастся, Они сливались с узорами на ковре. Я взглянул туда, куда смотрела девушка, и увидел мак.
– Я буду смотреть на мак, - сказала она.
– В ее глазах сейчас отражался мак во всей своей жгучей, черно-красной неповторимости.