Ева

Люк понимал, что он ничего не может сделать. Ничего. Абсолютно.

Его заслуги перед Республикой и повстанцами были высоки, но на другой чаше весов стояли заслуги Вейдера перед Империей, и они были куда весомее.

Был мертв Император, но это не означало автоматически, что умерла и Империя. Вовсе нет. У нее осталось слишком много союзников; и Вейдер, будь он свободен, нашел бы способ заставить их признать Императором себя, и объединиться против повстанцев под его руководством. Вероятно, что не многие бы испытали радость от того, что известный своей жестокостью Вейдер взошел на

трон, и, скорее всего, было бы много противников этого. Но что-то подсказывало, что Вейдер смог бы их уговорить, например, скрутив в дугу. В этом положении трудно спорить.

Вейдера было решено судить как военного преступника — и в этом был скорее плюс, чем минус. Совет джедаев, будь он сейчас в союзниках у повстанцев, вынес бы Вейдеру смертный приговор однозначно, потому что любой из них, лишь только прикоснувшись разумом к разуму Вейдера, увидел бы то, чего никогда не увидят повстанцы сквозь стекла его шлема — Вейдер остался ситхом.

Даже проникнувшись состраданием к сыну, даже решившись на этот отчаянный поступок, убив Императора — он все равно остался ситхом.

Ситх-ученик всегда стремится убить ситха-учителя и занять его место. Это было неизменным правилом, об этом знали все — и даже ситхи-учителя, берущие учеников, подспудно ждали этого момента потом всю жизнь.

Дарт Вейдер признал сына, и пожалел его. Вероятно, в его душе даже шевельнулось нечто, похожее на любовь к Люку — отголоски старой-престарой счастливой истории, не доведенной до уютного "и жили они вместе долго и счастливо"… Он любил своих детей еще тогда, когда они были в чреве их матери, и Вейдеру нужно было просто вспомнить об этом. И он вспомнил.

Но кто сказал, что он отказался от честолюбивых планов и мыслей? Вовсе нет; если бы Звезда Смерти не взорвалась… о, если бы она не взорвалась! Он не преминул бы после повторить попытку соблазнить Люка и взять его себе в ученики, и кто знает, кто знает, чем бы она закончилась!

Всего этого не могли увидеть повстанцы и Временный Совет, но отлично поняли бы джедаи. Для повстанцев он всего лишь маска, фасад, и все, чем они могут руководствоваться в вынесении своего приговора, лежит на поверхности. Да, он был канцлером в Империи — титул не официальный, но наиболее точно описывающий всю полноту власти и влияния Вейдера. Да, на его счету много преступлений, и он, не моргнув глазом, повторил бы все и каждое из них. Но в решающий момент он перешел на сторону повстанцев, уничтожил Императора и спас Люка. Это стоит многого.

У джедаев же все намного сложнее. Фасадом их не обмануть, и они руководствовались бы теми потаенными, глубинными мыслями, что подтолкнули Вейдера переметнуться на сторону Люка.

Люк ощущал, как его отца обуревает ярость.

Вот уже второй месяц он сидел в клетке, которая нейтрализовала его Силу, ограничивала ее в том маленьком пространстве, в котором он был заперт. Как дикий зверь. Вот именно. Как тупое животное, которое выловили в лесах и доставили в зоопарк.

Вейдер часто ходил по комнате, измеряя шагами ее ширину, и его черный плащ уже не летел за ним, как когда-то, когда железный канцлер шел впереди всех своих солдат, и казалось, что это его молчаливое приближение намного страшнее, чем выстрелы из бластеров штурмовиков.

И глядя, как край его плаща покрывается пылью, и из черного становится грязно-серым, как одежда бродяги, Вейдер впадал в такую ярость, что клетка начинала чуть слышно вибрировать и гудеть, еле удерживая натиск его Силы.

Сила темной стороны прорастала в нем, как дерево, оплетая тонкими черными нитями каждый палец, каждую клеточку его тела. Она проливалась под искусственной кожей, как чернила, обволакивала тело, и Вейдер понимал, что он сейчас силен, как никогда. Еще будучи Энакином Скайуокером, он был тщеславен. Став Вейдером, он еще больше укрепил свое тщеславие. Наверное, это было непередаваемым удовольствием — держать живого, сильного, целого человека за горло и душить, давить его жизнь механическими пальцами, понимая при этом свою калечность и ущербность. Вейдер привык быть самым сильным, и большинство вопросов привык решать именно силой — подспудно понимая, что просто пытается компенсировать свою ущербность.

А сейчас он не мог сделать ничего!

И от осознания этого ярость вновь и вновь захлестывала его с головой, а вместе с яростью приходила и Сила.

От этого мощного прилива Силы он даже ощутил некоторое облегчение. Ему казалось, что этими тонкими нитями Сила накрепко сшивает его разбитое, истерзанное тело, и заглаживаются его старые шрамы, а выжженные легкие будто бы совсем никогда не были повреждены, и теперь снова наполняются живой кровью, и даже дыхание в маске стало намного легче, не таким шумным.

От единого его взгляда корежились, ломались титановые ножки тюремных стульев, и прогибалась гладкая блестящая столешня, мебель со скрежетом превращалась в искореженные комки, так, словно была из бумаги, а кто-то взял да и смял ее в ладони.

И Вейдер, сидящий в клетке, ощущал себя самым сильным человеком в Галактике, и тогда ярость и черная Сила снова и снова затопляла его мозг.

Все это чувствовал Люк; он чувствовал это так отчетливо, как если б Вейдер смотрел ему в лицо своими горящими, как рдеющие угли, глазами, и говорил, говорил, говорил о своей ненависти и жажде передавить всех собственноручно, кто его пленил, глядя в их затухающие глаза!

И он не мог, не мог поклясться перед Временным Советом в том, что Вейдер не опасен и готов стать союзником. Одно его слово — и Вейдер был бы свободен..!

Но Люк не мог…

И Вейдер это знал. Он чувствовал это.

И понимал, снова и снова понимал, что они с Люком по разные стороны баррикад, и никогда не станут вместе — как отец и сын.

Это обстоятельство приводило его в еще большую ярость. Его злило то, что Люк не хочет присоединиться к нему; его до яростной дрожи злило, что все вышло так, как вышло, и то, что несмотря ни на что, он все же ощущает в своем сердце любовь к сыну, и не может ни подавить ее, ни переубедить сына. Больше всего его злило то, что он не может решить все, как он привык — силой, грубой силой. Он понимал, что никогда не сможет сомкнуть свои пальцы на горле Люка, и уж тем более, он не будет рад посмотреть в его умирающие глаза.

И это ранило его больше всего.

Суд проходил без Вейдера. Формально это было объяснено тем, что доставлять клетку с Вейдером всякий раз в зал, где заседают судьи, очень хлопотно. Но Люк знал истинную причину — с Вейдером просто не хотели оставаться в одном помещении. Его присутствие давило и угнетало. А с тех пор, как пошли слухи, что лорд ситхов иногда снимает свой шлем (скорее всего, это действительно всего лишь слухи, но вдруг?!), желающих нечаянно взглянуть в лицо ситха не стало совсем.