Евангелие от Джексона
Шрифт:
…Вечер того дня прошел «У старого боцмана». Сначала сидели за столом вместе, потом Крот и Финик откололись. Потолкавшись у стойки бара, где хозяйничал Алик, они подцепили каких-то подружек и двинули в видеосалон, находившийся при ресторане этажом ниже, где крутили франко-итальянскую эротическую мелодраму. Купец и Лодин остались вдвоем и за неторопливой трапезой долгое время болтали о пустяках.
— Хочешь, я тебя озадачу, Гриша? — неожиданно спросил Лодин.
— Заинтриговал. Ну-ну, озадачь, только не до обморока, — с усмешкой ответил Купец.
— Одну минуту.
Лодин взял из
— Что это?
— Информация к размышлению, как говорили в одном фильме. Читай, после поговорим.
Купец пробежал записку. Ее текст был следующий: «Милочка девятого буду Ялте пять дней старом месте ужасно соскучился жажду видеть будет большой праздник прилетай жду целую маг».
— Поясни, — Купец с некоторым недоумением вернул салфетку Лодину.
Тот аккуратно разорвал ее на мелкие клочки и ссыпал их в пепельницу.
— Квартира — полная чаша. Хозяйка одна, муж — капитан рыболовного сейнера, сейчас в море. Если она мотает — у нас минимум пять дней. Целых пять…
— Всего пять, Колян, — поправил его купец, в раздумье стуча пальцами по столу. — Тебе не кажется, что это не пишется в нашу схему?
— Да, не пишется, вариант нестандартный, поэтому я и держу совет, а не решаю этот вопрос в одиночку. Там отломится много — в один раз покроем пять заходов и физкульт-ура, уборочная закончена, разлетелись, как говорится, по городам и весям…
— Значит там верняк, эльдорадо?
— Гриша, мы хоть раз накололись? — с обидой в голосе спросил Лодин.
— Ну-ну, Колян, — успокаивающе похлопал его по плечу Купец, — я же так… верю-верю…
— Мне старикан один про эту хату рассказывал, он там лично бывал.
— Случайно не тот маг-чародей, что телеграмму подписал? — улыбнулся Купец. — Кстати, как ты думаешь, что это значит, — маг?
— Понятия не имею. А старикан тот со мной на почте работает, тоже телеграммы носит. Телеграмма этой «милочке» на мой маршрут попала, а он случайно увидел, стал канючить, дай, говорит, ее мне, уважь. Это, мол, моя старая, знакомая, щедрой души женщина — пятерку точно отвалит, да еще стопарик нальет, а ты все равно не пьешь. Я ему уступил, а сам как бы между прочим: кто такая? Старикашка-то балабол, язык на веревочке, все о ней и рассказал, и что в хате видел, хоть я об этом и не спрашивал. Словом, решай.
— Хорошо, согласен, — промолвил Купец, немного подумав. — Рыбу ловить надо, пока клев идет. Риск, что так, что сяк остается, зато и впрямь, если отоваримся по-крупному, можно и ставить точку.
— Скажи, Гриша, ты не разочарован, как идет наше дело? Куш устраивает? Только честно?
— Не забивай себе башку, все хоккей. Знаешь, а ведь Крот верно подметил, всех сокровищ не заграбастать, все равно у кого-то их будет больше. — Купец наполнил две рюмки и, не дожидаясь Лодина, выпил. — И вообще, Колян, за свою жизнь я сумел понять важную истину: счастье — это состояние души, а не кошелька.
— Но без денег, согласись, счастливы могут быть только идиоты, это основа…
— Конечно, без них никуда — человеку хлеб насущный нужен. Но богатство само по себе не может сделать человека счастливым. Скажи, Бендер был счастлив? Все дело в нас самих. Бывают и среди миллионеров самоубийцы: уж, казалось, им-то чего не жить да радоваться?
— Это от пресыщения, — проронил Лодин, — а нам оно не грозит.
— Зато грозит обратное.
— Что ты имеешь в виду?
— А то, — полное разорение, бунт нищих. Наш хваленый Союз стал страной непредсказуемого завтра. Я и гроша ломаного на кон за наше завтра не поставлю, а за свою судьбу в этом самом завтра и того меньше. Вот, так, кореш мой любезный!
Лодин взял рюмку, но едва пригубил и тут же поставил — водка не шла.
— Скажи, Купец, а то, что ты насчет Запада говорил, ну тогда, зимой, это серьезно?
— Серьезно, Коленька, ты даже не представляешь, как серьезно. Скажу откровенно: не знаю где, когда и при каких обстоятельствах, а за бугор я прорвусь, но это будет уже другое кино.
— А официально, думаешь, никак не выбраться? — спросил Лодин.
— Хм, — криво усмехнулся Купец, — обещал пан холопу показать усю Европу… Помнишь, у Высоцкого: «Я знаю, что туда меня не пустят, у них найдутся тысячи причин». Ну, а если все-таки и выпустят, то без штанов, с голой жопой, а я так не хочу — в нудисты не подписывался.
— А не горячишься ли, Гриша? Может, еще и на нашем веку все наладится?
— Нет, Колян, — отрубил Купец, — с меня хватит. Я свою веру там, в зоне, за колючей проволокой похоронил. У меня к вере теперь отношение двойственное: в Иисуса Христа — верю, в воскрешение Лазаря — нет. Помнишь, у нас в Приднепровске прямо на горкоме плакат, агромадный висел: «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение советских людей…», ну и так далее?
— Помню, конечно.
— А потом, что с ним стало?
— Потом его сняли?
— Вот именно. Висел, висел, годами линял под солнцем, гнил под дождем; сначала его хоть подкрашивали да штопали, а после, ты прав, сняли. А с нами что стало, с тобой, со мной, — в дураках?! Кто мы?! А ведь мы верили: вот придет, вот-вот наступит, он самый… ну, не завтра, не послезавтра, но придет… А теперь? Я весь седой, на, посмотри… — Купец нервным жестом приподнял волосы над ухом и наклонился к Лодину. — Значит что, ку-ку, приехали? Развал, нищета, полуголод, прочее… с кого теперь спросить? Где ж все те мудрецы, боги бутафорские, слуги народа, что бал столько лет правили? Нет этих обещал — пожили всласть, потешились, и как оборотни в бронзу, р-раз!..
Купец замолчал. Лодин заметил, как дергаются его веки и ходят желваки на скулах. Купец снова потянулся к сигарете и долго не мог прикурить от зажигалки — руки не слушались.
— Ты помнишь, как тебя в пионеры принимали? — неожиданно спросил он Лодина.
— Да как сказать… — пожал плечами Николай, — туманно.
— А я забыть не могу, словно вчера было. Вступал в пионеры — знамя бархатное с Ильичом-первым целовал, а на нем «Вперед, к победе коммунизма!» золотом вышито. Как святыню целовал, слезы от умиления наворачивались… «Всегда готов!», как попугай кричал, когда меня к борьбе за дело призывали. Радовался внутри, думал, вот здорово, вот повезло, что в такой стране довелось родиться. А сейчас знаешь, о чем думаю?