Эверест-82
Шрифт:
С первых шагов оказалось, что путь к вершине сложнее, чем предполагалось. Тогда, вечность назад, все считали, что путь от лагеря V до вершины много легче того, что преодолели до лагеря V, чуть не пешая ходьба, а оказалось, что надо лазать, и лазанье это не везде простое.
Скорость движения двойки была невысока. С таким темпом они могли оказаться у цели слишком поздно. Балыбердин, шедший первым в связке, увеличил расход кислорода Мысловскому до двух литров в минуту, и Эдик сразу ожил. Теперь они пошли быстрее.
В восемь утра экспедиция узнала, что двойка на пути к вершине. С этой
Перед началом экспедиции всех интересовало, каков рельеф и сколь сложен финальный участок пути к вершине по Западному гребню. Эти триста последних метров были впервые пройдены югославскими альпинистами в 1979 году, когда они совершали восхождение по Западному гребню. По описаниям конечная часть маршрута была лишь в двух местах осложнена скалами третьей и пятой категорий трудности. Но описание-описанием, а живая Гора — это живая Гора, и на всякий случай Володя до самой почти вершины тащил молоток и крючья и прокладывал маршрут скрупулезно (насколько это ему позволяло состояние), отсекая сомнительные варианты, а надо было быстрей, быстрей…
Вот уже у Эдика кончился первый баллон кислорода, начинался последний, а до цели они не дошли. Чтобы сэкономить кислород, уменьшили Мысловскому расход вновь до одного литра в минуту. Он пошел медленней, но уже не тормозил Балыберди-на, который сам невероятно устал…
Они шли. Они не знали, сколько времени идут и до какой высоты добрались, но чувствовали, что дело затягивается. Бесконечная работа на Горе отвлекала настолько, что они не замечали изменения своего самочувствия. Они вымотались вконец, не понимая этого.
В четырнадцать часов пятнадцать минут Балыбердин вышел на связь. Он сказал, что они все идут и конца этому нет, и сил нет тоже, ни физических, ни моральных, каждый взлет, каждый пупырь принимают за вершину, а ее все нет и нет, и когда все это кончится — он не знает.
В базовом лагере все сидели в это время в кают-компании. Тамм пытался ободрить Балыбердина и просил его чаще выходить на связь.
Переговоры эти слышал Иванов, который, замыкая четверку, подходил к пятому, предвершинному, лагерю, где его уже ждали товарищи.
В этот же день Валиев с Хрищатым окажутся в третьем лагере, а Ильинский с Чепчевым — во втором.
Вероятно, трудно уследить за всеми перемещениями и высотами, но все-таки необходимо. Что делать, если в нашей пьесе много действующих лиц. Такой сюжет не осилить меньшим количеством героев.
Но вернемся к действующим лицам, которые первыми вышли на сцену и теперь медленно, но неудержимо приближаются к вершине.
И вдруг шедший первым Балыбердин понял, что дальше идти некуда.
…Мы сидим на солнышке, на зеленой лужайке в двух часах хода от Луклы. Почти все альпинисты ушли, только мы с Володей греемся, разговаривая, да из-за валуна выглядывает кучерявая, словно завитая, голова Валентина Иванова. Балыбердин не спешит, он ходит быстро — сможет догнать, я не спешу потому, что хожу медленно, и догнать не смогу.
Балыбердин, вспоминая свой выход на вершину, рассказывает мне:
Шли мы восемь часов до вершины, в конце концов выползли туда. Смотрю: туда спуск, сюда спуск, здесь Непал, здесь Тибет. Облака к этому времени поднялись очень, сильно перекрыли Тибет.
Чо-Ойю не видно, Макалу не видно. Только Лхоцзе сквозь облака тяжело так чернеет. В общем, почти ничего не видно вокруг. Я вышел на самую макушку и увидел метрах в трех дальше железку белого металла. Тряпки к ней цветные, выгоревшие привязаны… Ну, думаю, наконец-то. Достал рацию и связался с Таммом:
Во все стороны путь только вниз. Что будем делать?
Это был великий момент в жизни Тамма.
Балыбердин утверждает, что, не оценив юмора, довольно тонкого (учитывая состояние Володи и наличие всего одной трети кислорода в воздухе по отношению к уровню моря), Тамм деловым тоном спросил, где Эдик, попросил снять панораму и описать вершину для офицеров связи…
— Какое сегодня число, — спросил Балыбердин, — и который час?
— Четвертое мая, четырнадцать тридцать пять, — сказал Тамм.
И тут кто-то сообразил крикнуть:
— Поздравляем от имени хоздвора!
У Балыбердина создалось впечатление, что Тамм сух и педантичен. А он просто не мог говорить-его душили слезы. Тем не менее он утверждает, что поздравил ребят с вершиной… Помнит, что поздравлял. Закончив связь, Тамм пошел искать уединения в палатке… Ему хотелось побыть одному, дать себе волю. Он прекрасно понимал, что подъем на вершину первой двойки-это только начало большой работы, но это был и финал. Мечта многих поколений советских альпинистов стала явью. Мы были на вершине вершин. Наконец! По сложнейшему, маршруту в сложных погодных условиях. Вышли. Теперь — было бы хорошо все и дальше!
Рации оставались на приеме. Все во всех лагерях ждали сообщений с вершины.
(Евгений Игоревич Тамм в этом месте на полях написал: «Мне кажется, что в оригиналах у участников это сильнее». Мне это не кажется, я в этом уверен. Более того, считаю, что каждое воспоминание участвовавших в экспедиции людей, опубликованное в этой книге, необыкновенно ценно и захватывающе интересно. Без этих свидетельств мой текст, задача которого нарисовать общую картину, — лишь контурная карта. И потому с радостью и надеждой отсылаю читателя к третьему разделу книги, написанному самими героями этого очерка).
А потом Балыбердин распаковывал камеру. Он I не дошел метров трех до металлического штырька; от треноги, которую занесли китайские альпинисты и к которой все последующие восходители привязывали что-нибудь и фотографировались.
Позже, когда альпинисты вернутся в Катманду и 5 встретятся с Рейнгольдом Месснером, возникнет вопрос о чистоте вершины. Нужно ли заполнять ее памятными предметами или лучше содержать в чистоте. Месснер, обросший бородой (как Венделов-ский), ища беспокойными глазами поддержки у наших ребят, скажет, что каждая оставленная вещь унижает Гору. Это место-самое близкое место на Земле к небу-должно быть чистым. Сережа Ефимов заметит, что Эверест сам очищает себя. Дикий ветер и мороз разрушают все, что сделал человек и; что принес на вершину. А в желании что-то оставить после себя есть понятное человеческое тщеславие и к тому же подтверждение, что ты действительно там был.