Евгений Онегин. Драматические произведения. Романы. Повести

Пушкин Александр Сергеевич

XXVIII

Она любила на балконеПредупреждать зари восход,Когда на бледном небосклонеЗвезд исчезает хоровод,И тихо край земли светлеет,И, вестник утра, ветер веет,И всходит постепенно день.Зимой, когда ночная теньПолмиром доле обладает,И доле в праздной тишине,При отуманенной луне,Восток ленивый почивает,В привычный час пробужденаВставала при свечах она.

XXIX

Ей

рано нравились романы;Они ей заменяли всё;Она влюблялася в обманыИ Ричардсона и Руссо.Отец ее был добрый малый,В прошедшем веке запоздалый;Но в книгах не видал вреда;Он, не читая никогда,Их почитал пустой игрушкойИ не заботился о том,Какой у дочки тайный томДремал до утра под подушкой.Жена ж его была самаОт Ричардсона без ума.

XXX

Она любила РичардсонаНе потому, чтобы прочла,Не потому, чтоб ГрандисонаОна Ловласу предпочла; [30] Но в старину княжна Алина,Ее московская кузина,Твердила часто ей об них.В то время был еще женихЕе супруг, но по неволе;Она вздыхала о другом,Который сердцем и умомЕй нравился гораздо боле:Сей Грандисон был славный франт,Игрок и гвардии сержант.

30

Грандисон и Ловлас, герои двух славных романов.

XXXI

Как он, она была одетаВсегда по моде и к лицу;Но, не спросясь ее совета,Девицу повезли к венцу.И, чтоб ее рассеять горе,Разумный муж уехал вскореВ свою деревню, где она,Бог знает кем окружена,Рвалась и плакала сначала,С супругом чуть не развелась;Потом хозяйством занялась,Привыкла и довольна стала.Привычка свыше нам дана:Замена счастию она. [31]

31

Si j’avais la folie de croire encore au bonheur, je le chercherais dans l’habitude (Шатобриан)

Если бы я имел безрассудство еще верить в счастье, я бы искал его в привычке (фр.).

XXXII

Привычка усладила горе,Не отразимое ничем;Открытие большое вскореЕе утешило совсем:Она меж делом и досугомОткрыла тайну, как супругомСамодержавно управлять,И всё тогда пошло на стать.Она езжала по работам,Солила на зиму грибы,Вела расходы, брила лбы,Ходила в баню по субботам,Служанок била осердясь —Всё это мужа не спросясь.

XXXIII

Бывало, писывала кровьюОна в альбомы нежных дев,Звала Полиною ПрасковьюИ говорила нараспев,Корсет носила очень узкий,И русский Н, как N французский,Произносить умела в нос;Но скоро всё перевелось;Корсет, альбом, княжну Алину,Стишков чувствительных тетрадьОна забыла; стала зватьАкулькой прежнюю СелинуИ обновила наконецНа вате шлафор и чепец.

XXXIV

Но муж любил ее сердечно,В ее затеи не входил,Во всем ей веровал беспечно,А сам в халате ел и пил;Покойно жизнь его катилась;Под вечер иногда сходиласьСоседей добрая семья,Нецеремонные друзья,И потужить, и позлословить,И посмеяться кой о чем.Проходит время; между темПрикажут Ольге чай готовить,Там ужин, там и спать пора,И гости едут со двора.

XXXV

Они хранили в жизни мирнойПривычки милой старины;У них на масленице жирнойВодились русские блины;Два раза в год они говели;Любили круглые качели,Подблюдны песни, хоровод;В день Троицын, когда народЗевая слушает молебен,Умильно на пучок зариОни роняли слезки три;Им квас как воздух был потребен,И за столом у них гостямНосили блюда по чинам.

XXXVI

И так они старели оба.И отворились наконецПеред супругом двери гроба,И новый он приял венец.Он умер в час перед обедом,Оплаканный своим соседом,Детьми и верною женойЧистосердечней, чем иной.Он был простой и добрый барин,И там, где прах его лежит,Надгробный памятник гласит:Смиренный грешник, Дмитрий Ларин,Господний раб и бригадир,Под камнем сим вкушает мир.

XXXVII

Своим пенатам возвращенный,Владимир Ленский посетилСоседа памятник смиренный,И вздох он пеплу посвятил;И долго сердцу грустно было.«Poor Yorick! [32] – молвил он уныло, —Он на руках меня держал.Как часто в детстве я игралЕго Очаковской медалью!Он Ольгу прочил за меня,Он говорил: дождусь ли дня?..»И, полный искренней печалью,Владимир тут же начерталЕму надгробный мадригал.

32

Бедный Иорик!» – восклицание Гамлета над черепом шута. (См. Шекспира и Стерна.)