Евпраксия
Шрифт:
Зала была просторна, потолки высокие, с тёмными, незакамуфлированными балками. По стенам, наряду с коврами, размещалось рыцарское оружие — сабли и мечи, булавы с ребристыми гранями и топорики, круглые щиты и фрагменты лат. Над огромным разожжённым камином были приколочены головы животных — чучела трофеев графской охоты. А внизу, у огня, грелись три крупные борзые собаки и внимательно наблюдали за незнакомцами.
Отложив пергамент, повелитель Нордмарки сухо произнёс:
— Я, конечно, ценю весьма, что его величество так печётся о моём младшем брате. И подруге моей жены... Но осмелюсь задать вопрос: для чего Генриху Четвёртому нужен этот брак? Да ещё столь поспешный? Людигеро-Удо только-только исполнилось семнадцать, он ещё не был посвящён в рыцари...
На лице епископа, несколько одутловатом и дряблом, с толстыми щеками, появилось некое умильное выражение, отдалённо напоминающее улыбку:
— Сын мой, не сомневайтесь: в устремлениях императора нет и не может быть ничего корыстного. Более того, он весьма сожалеет, что не так давно, год назад, под влиянием минутного искушения чуть не помешал свадьбе вашей светлости. И устройством счастья Людигеро-Удо хочет хоть частично загладить свою вину. Доказательство тому — знатное приданое, щедро выделенное для русской фрейлин.
Доводы священника не подействовали на графа. Продолжая докапываться до истины, он спросил с не меньшим упорством:
— Отчего бы тогда его величеству просто не отпустить несчастную девушку? Мы могли бы выдать её за брата и сами, без вмешательства государя.
Рупрехт иронично ответил:
— Ваша светлость слегка лукавит... Без вмешательства государя вы не стали бы женить Людигеро-Удо на такой бесприданнице, хоть и знатного рода. Разве нет? И потом, вы же знаете характер нашего любимого властелина: если он ненавидит, то оголтело, если же раскаивается, то готов идти босиком в Каноссу...
Генрих Длинный живо согласился:
— Да, я знаю характер нашего любимого властелина... И поэтому должен поразмыслить как следует. Дам ответ завтра утром. А сейчас отдыхайте, господа, пейте, ешьте — всё, что пожелаете. Мы гостям всегда рады.
Евпраксия, узнав от мужа о намерениях самодержца, сразу испугалась:
— Он затеял что-то недоброе. Надо проявить осторожность и прозорливость, а иначе мы окажемся в западне.
— Да, но что он хочет? Не могу понять... — И хозяин замка опустился в деревянное кресло, на расшитую шёлковую подушку, подперев голову рукой.
Рыжая растительность покрывала его веснушчатые щёки. Светлые, чуть заметные брови были собраны в невесёлую складку на переносице. Граф уже не выглядел желторотым птенчиком и в свои двадцать с небольшим мог вполне сойти за зрелого мужчину.
Благотворно брак подействовал и на Ксюшу: при её прежней детскости, появилась женственность манер и движений, мягкость, обтекаемость форм, милое кокетство во взоре. Но во время разговора об императоре на лице Опраксы читалось крайнее волнение:
— Ас другой стороны, как не броситься на выручку горемыке Малые? Вызволить из плена?
Муж ответил:
— Ты ещё не знаешь о престранном условии, выдвинутом его величеством.
— О каком? — напряглась она.
— Людигеро-Удо должен сам приехать в Гарцбург. Обвенчаться в капелле замка и уехать с Фёклой сюда... Может, в этом и кроется капкан? Я боюсь отпускать брата одного.
— В самом деле странно. У меня объяснений нет, но я чувствую: что-то здесь не так. Кесарь сплёл коварные сети, притаившись в засаде, как паук.
— Сети на кого? На меня? Или Людигеро?
— Или на меня? — с некоторой задумчивостью высказалась женщина.
— Ну уж нет! — помотал головой Длинный. — Ты здесь ни при чём. Ты пропала для него навсегда, выйдя за меня.
— Ох, не зарекайся.
— Правда, правда. Он тебя не достанет при всём желании. А пойдёт войной — и столкнётся со всей Нордмаркой. И Саксонией! Будет сам не рад.
— Что ж, возможно... — Адельгейда вздохнула. — Предлагаю вот что. Задержи Бамбергского епископа в Штаде. И в ответной грамоте Генриху Четвёртому укажи прямо: если тот обидит маленького графа, Рупрехт понесёт суровую кару. Вплоть до отсечения головы!
У супруга заблестели глаза.
— Это здравая мысль. У тебя мужской ум, Адель! Я тобой восхищаюсь — с каждым днём всё больше. — Он поднялся с кресла, подошёл к жене и поцеловал с нежностью. — Ты моя хорошая, славная, чудесная... Я безмерно счастлив быть с тобою бок о бок, строить наше гнёздышко!
— Да, я тоже. Милый, обещай: что бы ни случилось, ты не выдашь меня императору! — И она посмотрела на него снизу вверх, словно на спасителя.
Генрих удивился:
— Господи, о чём ты?
— Ох, не знаю, право. Что-то гложет сердце. Тайное предчувствие.
— Хватит, хватит бояться. Я — вассал короля, но на брачные узы подчинение моё не распространяется. И давно миновали времена с правом первой ночи и других нелепиц. Можешь быть спокойна.
— Я молюсь о том, дабы всё недоброе, что задумал кесарь, не осуществилось!..
В тот же вечер у маркграфа состоялась беседа с младшим братом. Тоже рыжий и конопатый, но не столь худой и гораздо более приземистый, тот стоял набычившись и смотрел исподлобья, словно загнанный в угол зверь: вроде ещё немного — и зарычит. Людигеро-Удо не любил в жизни трёх вещей: службы в церкви, женщин и родного старшего брата. В церкви он засыпал, так как выучить латынь был не в состоянии. К слабому полу относился с презрением и рассматривал как некое средство удовлетворения возникавших потребностей, ровней не считал и в своих представлениях ставил на одну доску с глупыми слугами и домашним скотом. Генриху же Длинному бесконечно завидовал: почему ему одному — слава и богатство, а для младшего брата — лишь крохи? Вот бы подстеречь его и зарезать! Только так, чтобы подозрение пало на другого. То-то было б счастье!
И теперь что же получается? Ненавистный Длинный предлагает ему венчаться с некой оборванкой из далёкой страны?! Как его язык только повернулся! Да убить за такое мало!
Но последние слова Генриха привлекли внимание юноши:
— ...и пока у меня с Адельгейдой нет детей, ты — единственный наследник Нордмарки. Если вдруг со мною что-нибудь случится, управление перейдёт к тебе...
«Если вдруг с тобою что-нибудь случится, — мысленно повторил фон Штаде-младший. — Да, действительно, было бы неплохо...» И продолжил вслух: