Евразийский реванш России
Шрифт:
Историцизм исходит из предпосылки, что пространственный (географический) фактор является однородным и несущественным, что историческое время и его структура в сущности едины. Геополитика утверждает, что у каждой точки планеты есть свое собственное время, выражающее внутренние закономерности пространства.
Понятая таким образом геополитика открывает колоссальные горизонты новой манеры человеческого мышления, философии, анализа. Теперь понятно, что применение геополитического подхода к сфере международных отношений, к области военной стратегии или макроэкономики есть не что иное, как проба сил, частное и узкое — фактически опытное, пробное — применение новой фундаментальной методологии мысли к довольно конкретным явлениям. Начавшись с реализации приземленных политических задач, геополитика незаметно подошла к тому пределу, за которым она призвана перерасти в нечто намного более масштабное.
Если историцизм был характерной маркой эпохи модерна, то геополитика — или, шире, философия пространства — претендует на то, чтобы стать приоритетным инструментом мышления эпохи постмодерна.
В соотношении исторической конкретики народа и страны с геополитическим кодом проявляется значимое неравенство национальных школ. Есть цивилизационные позиции, которые максимально сближаются с одним из полюсов. Геополитические школы данных стран и цивилизаций, как правило, отличаются предельной ясностью и последовательностью методологий — это естественно, поскольку, исследуя геополитический код, они исследуют базовую сущность своей собственной цивилизации. В таком привилегированном положении оказываются две цивилизации — англосаксонская (море) и евразийская (суша). Большинство других цивилизационных ядер имеют смешанный характер: разбирая их геополитический характер, мы с необходимостью говорим о балансе сухопутного и морского начал. Иными словами: все цивилизации, кроме евразийский и атлантической (англосаксонской), имеют в разной степени «береговой характер», строятся на диалектическом сочетании двух начал. Конечно, и в самом евразийском и атлантистском контекстах также есть как автохтонные, так и гетерогенные (с геополитической точки зрения) черты, но здесь можно говорить о наличии единого фундаментального вектора, от которого можно отклониться, но который нельзя заменить на прямо противоположный. Для береговых цивилизаций это не так: здесь победа евразийского или атлантистского начал может повлечь за собой радикальную смену цивилизационного курса. Хотя с позиции самих этих «береговых цивилизаций» игра со сменой геополитических ориентаций заложена в саму основу геополитической идентичности — и, в отличие от геополитических полюсов, неразрывно связанных со своими фундаментальными векторами, эта игра не несет в самой себе ни радикального этического значения, ни абсолютности.
Геополитика как метод и форма анализа международных отношений, стратегического баланса сил, конфликтов и союзов в планетарном масштабе имеет две стороны: постоянную часть и переменную. Постоянная часть геополитического метода покоится на признании упомянутого выше неснимаемого противоречия между цивилизацией Моря (талассократия) и цивилизацией Суши (теллурократия). Как бы ни развивались отношения между главной державой Моря (начиная со второй половины ХХ века это однозначно США) и державой Суши (в течение последних трех столетий это, безусловно, Российская империя — СССР — современная Россия), они предопределены базовым дуализмом, «великой войной континентов». Именно на этом основываются все геополитические построения американских стратегов от адмирала Мэхэна до Николаса Спикмена и Збигнева Бжезинского. Современные американские стратеги — как неоконсерваторы (Р. Перл, М. Ледин, Р. Кэйгэн, П. Волфовиц), так и неолибералы и неодемократы — единодушно принимают эту базовую геополитическую модель, и рассматривают в ее русле отношения с Евразией, heartland’ом. Это как система сообщающихся сосудов: там, где у цивилизации Моря (атлантизм) прибывает, у цивилизации Суши (евразийство) убывает, и наоборот.
Этот постоянный фундаментал геополитики изменить невозможно: сам метод покоится на этом противопоставлении, и отказ от него равнозначен отбрасыванию геополитики как таковой. Тот, кто говорит «геополитика», подразумевает «дуализм цивилизаций» и «великую войну континентов». В противном случае он просто не знает, о чем говорит, и произносит ничего не значащие слова.
Геополитика в ее постоянной части рассматривает и отслеживает хронику этой планетарной дуэли Моря и Суши, атлантизма и евразийства, Востока и Запада, морского Левиафана и сухопутного Бегемота. Но вне территорий двух фундаментальных протагонистов геополитического противостояния лежит «третья зона» — rimland — береговая территория. В рамках современной политической географии эта «береговая зона» протянулась по берегу всего евразийского материка от Западной Европы через Ближний Восток, Центральную Азию к Дальнему Востоку и Тихоокеанскому пространству. «Береговая зона» по определению дуальна, в ней соседствуют и борются две противоположные геополитические тенденции, стремясь перетянуть каждую конкретную страну в сторону одного из двух полюсов — либо атлантистского, либо евразийского. Вся «береговая зона» целиком не может быть однозначно атлантистской или евразийской, она всегда двойная. Хроника геополитической истории «береговой зоны» и есть вторая переменная часть геополитики. В центре цивилизации Суши, в центре цивилизации Моря нет истории, это полюса, которые могут ослабевать или крепнуть. Но противоположный полюс всегда остается сущностно вне, по ту сторону. Для ядра атлантизма евразийство всегда нечто внешнее, как и атлантизм для евразийства. В пространстве «береговой зоны» все иначе: морские тенденции переплетены с сухопутными, двойная геополитическая идентичность делает актуальным постоянный и непрерывный выбор, игру и баланс этих тенденций. Нет такой «береговой» страны, которая могла бы быть окончательно отнесена к Суше (Евразии) или Морю (Атлантике). Баланс требует постоянных инвестиций в ту или иную сторону, политические процессы всегда учитывают притяжения геополитических полюсов, а следовательно, любой выбор, сделанный в конкретный исторический момент, требует позже нового подтверждения, новых инвестиций, новых аргументов, так как в противном случае верх может взять альтернативная геополитическая линия.
Внешнеполитическая эклектика, или Три стратегии Российской внешней политики
Несмотря на свое безусловно континентальное географическое положение (следствием которого является единственно возможная — евразийская внешнеполитическая линия), более десятилетия Россия не может сформировать ясной и последовательной внешнеполитической позиции. Любые попытки набросать какой-то непротиворечивый проект в этой сфере фатально проваливаются. Этому есть объяснение. Очень трудно определить место страны, находящейся в состоянии перехода, в мире, который сам находится в таком же переходном состоянии. И сладить с таким количеством неопределенностей действительно трудно. Поэтому внешняя политика России колеблется между спорадическими всплесками патриотизма (больше для внутреннего пользования) и следованием в фарватере политики США. Винить в этом внешнеполитическое ведомство нельзя, сейчас стоит вопрос об идентичности России в современном мире, о ее геополитическом статусе, и решать такие вопросы — вообще не дело дипломатов. Отсюда и расплывчатость и непоследовательность формулировок, противоречивость конкретных шагов. Выскажусь жестче: при неопределенности идентичности России в современном мире никакой последовательной внешней политики у нее как страны в переходном состоянии нет и быть не может.
Чтобы тем не менее двигаться в этом направлении, следует понять логику трансформации всей международной системы отношений. Здесь налицо переход от модели двуполярного мира, воплощенного в Ялтинской системе и закрепленного в правовой системе таких организаций, как ООН, к однополярному миру при явной доминации США. Международное право отражает конкретный баланс сил. ООН и Ялтинская система отражали баланс сил, сложившийся по конкретным результатам Второй мировой войны с фиксацией зон влияния двух лагерей — социалистического и капиталистического — и с довольно обширной зоной «неопределившихся» или «неприсоединившихся» (Третий мир). Очевидно, что если бы исход Второй мировой был иным, то и международная система была бы иной.
После распада Восточного блока и краха СССР двуполярный мир закончил свое существование, в «холодной войне» победили США, оставшись единственной гипердержавой. Этот геополитический факт Вашингтон стремится закрепить уже юридически. Особенно наглядно эта тенденция проявилась в 2001–2009 гг., в президентство Джорджа Буша-младшего, на которого оказывали серьезное влияние неоконсерваторы. Но и для приверженцев «мягкой силы» из команды Барака Обамы доминирование Соединенных Штатов в мире является непреложным фактом.
Это означает, что после ликвидации Ялтинской системы де-факто остается ликвидировать ее де-юре. Это и есть процесс однополярной глобализации: утверждение могущества США в планетарном масштабе, создание «Pax Americana» (мира по-американски) или «benevolent Empire» («благожелательной империи»). Вот от чего и к чему происходит переход всей мировой системы — от Ялты и международного порядка в стиле ООН к единоличной планетарной американской гегемонии.
А к чему же переходит сама Россия? От чего — понятно: она была совсем недавно ядром «второго полюса», уравновешивающего полюс НАТО и США, и, соответственно, важнейшим несущим элементом всей международной мировой системы. Отсюда место в Совете Безопасности ООН и другие привилегии, основанные на старых заслугах и старых возможностях. Но к чему движется Россия? Какое место хочет занять в мире?
На это есть три теоретических ответа, которые предопределяют три возможные внешнеполитические стратегии. Так как ни одна из них не выбрана окончательно, то следует говорить о всех трех одновременно, как об открытых возможностях.
Первая стратегия: Россия вписывается в однополярный мир под главенством США, выторговывая себе за уступку геополитического суверенитета оптимальные условия. Это позиция российских либералов-западников, которые преобладали в российской политике в 90-е годы и чьи позиции оказывают существенное влияние на многие решения Кремля и до сих пор. В соответствии с этой стратегией России предлагается найти себе место в мире, сверстанном по американским лекалам. В рамках этого общего геополитического вассалитета Россия может стараться решить и какие-то свои региональные проблемы, но только с санкции США. По сути, вопрос о безопасности страны в такой ситуации перепоручается другой наднациональной инстанции или даже другой державе. И надо сказать, что некоторые моменты российской внешней политики последних лет могут быть объяснены только таким подходом. Лоббируют в Кремле такой подход, как правило, представители либерального крыла, идеологические наследники ельцинской «семьи», воспитанные на проамериканизме и ультралиберализме 1990-х. Если Россия окончательно встанет на этот путь, то, по сути, речь пойдет о снижении статуса России, о понижении ее ранга в геополитической иерархии. О роли «великой державы» можно будет забыть, да и региональные полномочия будут все более сокращаться.
Вторая стратегия: изоляционизм, национализм и рецидивы советского стиля внешней политики. Сплошь и рядом — часто в форме фантомных болей — такой подход ко внешней политике проявляется в современной России. Возникают теории вроде «крепости России», предложения полной замкнутости, отказа от глобализации, от всякого диалога с Западом и Востоком. Это позиция более достойна с моральной точки зрения, но совершено не обеспечена ресурсами. Изоляционизм если не погубил, то сильно ослабил СССР на прежнем этапе, когда Москва контролировала гораздо больший объем стратегических территорий. Обращение к национализму может подточить территориальную целостность самой России, а повторение советского внешнеполитического курса вообще невозможно, так как и сама Россия перестала быть социалистической державой, и ее бывшие партнеры по социализму изменили в большинстве случаев свои идеологические и геополитические ориентиры. Конечно, можно провозгласить себя «великой державой» несмотря ни на что, но это останется на уровне лозунга, а на практике у России нет никаких оснований для того, чтобы оставаться самодостаточным геополитическим полюсом. Цепляться же за ООН и другие остатки Ялтинской системы бессмысленно: их ликвидация — дело времени, и выиграет от этого лишь Вашингтон (неважно, «ястребиный» неоконсервативный или «мягкий» глобалистский).