Эврика. Поэма в прозе (Опыт о вещественной и духовной Вселенной)

По Эдгар Аллан

Эти сверхчеловечески прекрасные слова, этот радостный зов на вершине высочайшего зрения, величайшей мощи, воления безграничного, и блеска чистейших кристаллов — этот клич Вестника, что пришел не отсюда, — заблудившаяся Елена Уитман называет гордым самоутверждением, и говорит, что здесь изобличается таинственное отъединение от Божеского сердца, тогда как именно здесь единственно верное к нему устремление, если оно должно понято умным и любящим сердцем.

Эдгар По мог бы сказать слова, которых он не произносил: —

Кто любит мед и млеко, Ведет его дорога От Богочеловека До Человекобога. Но все свои желанья Исчерпав до свершенья, Он выберет страданье Как средство достиженья. И за стеной Чертога Есть путь, вне дней и века, От Человекобога До Богочеловека.

Он мог бы также сказать, чего он не говорил:

Кто жил на устье многих рек, Текущих в Океан, Тот знает: Богочеловек Самой судьбой нам дан. И тот, кто выбрал красный цвет Как светоч маяка, Сквозь страсть своих недолгих лет Уходит он в века. И тот, кто выбрал черный цвет Как верный свой наряд, В душе он пламенем одет, И вызвездил свой взгляд. Но все цвета, как слитность струй, Как кровь пронзенных рук,— Один Вселенский поцелуй, Один стозвонный звук.

В тревоге суеверной и зоркой Елена Уитман обращает внимание на то, что из переставленных букв, составляющих заветное имя Edgar Роевозникает анаграмма A God-peer — Пэр Бога — Богоравный— и видит в этом злое означенье, которое не от человека и не от ангела. Но тот, кто в ночи боролся с Богом, — не Богоравный ли он, хотя б он стал хромцом в великой этой борьбе, на которую с высот глядели звезды и которую слышащим сердцем своим восприяла чуткая Мать-Земля? И не возлюблен ли Богом — Богоравный, боровшийся с Богом?

И зачем не продолжила — зачем не окончила эту тонкость игры, это чтение имени — та, которая умела читать звездные узоры и повести влюбленных цветов? Кончу за нее. Те женщины, которые любили Эдгара По сполна и которые не побоялись принять его целиком, женщина-ребенок Виргиния, благородная мать ее, заслужившая почетное имя в Вечности, Мария Клемм, и нежная, как фиалка, очаровательная Анни, звали своего любимца уменьшительным именем, Эдди. Не соблазнительно ли сблизить это имя Eddie со столь близким к нему английским словом Eddy (во множественном числе — Eddies), что значит: водоворот, встречное течение, след корабля, и прибой, и вихрь? Что в целом Море увижу я, в страшном Море ночном, озаренном ущербной Луною, кроме струи за кормой, если я уплываю в Безвестное? Этот след корабля — тонкий мост для мечты, серебристый и радужный, зыбкий, связующий, от меня уходящий к покинутым, самое Море ночное так исцеляющий от пустынности его жестокой. Что обрызжет меня самой свежею влагой, как не приливный вал? Что споет мне самую целительную песню, долгую песню Вечности, как не мерный и верный ропот прибоя? И встречное теченье не рождает ли в сердце радость борьбы — оно не делает ли пловца более сильным и смелым, не рождает ли в нем ликующую любовь к миру, в котором возможна радость битвенной схватки? И водоворот, знакомящий нас с Ужасом, не говорит ли нам о великой серьезности Мироздания — не внушает ли нам, своим кругообразным змеиным движением, желание победы над Страхами и страсть вовлеченья в круговороты Вселенной? А если устал я — если отстал я от каравана, потерявшегося в Пустыне, кто споет мне последнюю сказку, если не вихрь? Кто, как не вихрь, унесет мою душу до Звезд, нагромоздив над остывающим шуршащие атомы-песчинки, что все говорят, как истекающие секунды, и шепчут в умирающий слух, и скрепляют, смыкают, не страшный, но ласковый, саван, под звездно-глубинным небом Пустыни?

И не из Вихря ли раздался этот голос: В Бездне задуманный, в Небе зачатый, Взявший для глаз своих Солнце с Луной, Окрылил в себе грозовые раскаты, Льдяные срывы и влагу и зной, Знавший огней вековые набаты, Праздник разлитья созвездий и рек, Страстью ужаленный, Бездной зачатый, Я — Человек.

Да, тот Человек, для которого был задуман Рай. Первородный, единый, первый и последний, лучший, лучше которого — нет.

«…Меж тем как годы проходят, и я вижу других, кого называют утонченными среди людей, я ощущаю более полно его превосходство — я напрасно ищу…»

Сердце хочет счастья, простого счастья: любить и быть любимым. Вестник Запредельного, глашатай глубин и носитель тайн, бессмертный Эдгар, взявший в своем мировом служении великую тяжесть необходимости явить, как может быть одинока душа Человека среди людей и в Мире, был лишаем всего, что было ему дорого, но пламенным светильником горел до конца. Всегда всего лишаемый, чего душа хотела, он лишен был и этой малой, но трепетно-нежной радости: послать Анни напечатанным свой очерк «Коттедж Лэндора», где об Анни сказаны верные слова. Она прочла эти строки напечатанными лишь когда он был мертвым. Когда читаешь эти строки теперь, глазами любви и понимания, чудится, что читаешь его собственную душу, кажется, что вот он тут, говорит напевным своим голосом, этот великий Эдгар, этот причудливый Эдди.

«…Я постучал в полуоткрытую дверь. Немедленно к порогу приблизилась фигура молодой женщины — лет двадцати восьми — стройной, или скорее тонкой, и несколько выше среднего роста. В то время как она приближалась ко мне, походкой, изобличающей некую скромную решительность, совершенно неописуемую, я сказал самому себе: "Вот это, без сомнения, природное изящество, в противоположность искусственному". Вторичное впечатление, и более сильное, было впечатление энтузиазма. Никогда до тех пор в сердце моего сердца не проникало такое напряженное выражение чего-то, быть может, я должен так назвать это, романического, или немирского, как выражение, сверкавшее в ее глубоких глазах. Глаза Анни (я услышал, как кто-то из комнат сказал ей: «Анни, милая!») были духовно-серого цвета, волосы у нее были светло-каштановые. Я не знаю как, но именно это особенное выражение глаз, иногда сказывающееся в изгибе губ, представляет из себя самое сильное, если не безусловно единственное, очарование, возбуждающее во мне интерес к женщине… женственное… и что же человек истинным образом любитв женщине, как не то именно, что она женщина.

С изысканнейшей любезностью она попросила меня войти…»

Странник вошел в дом к прекрасной. А она вошла в его душу, и завладела ею, как аромат одной фиалки владеет целым лесом в час утра и дышит в лесу в ночи.

С кем же теперь Эдгар? С Эльмирой? С Виргинией? С Еленою? С Анни?

О, есть же красота души, и есть долины Мира в пространствах Вселенной, где души любятся с душами и где любит душа всех и одну-одного, одного-одну и всех. Только взгляни в час Полночи в эти хороводы Звезд.

Всех… Но мне чудится лес. И мне чудится ландыш, белый, душистый, со множеством, но изысканно-малым множеством, чашечек, полных влюбления, со звенящими своими колокольчиками, страстный и сказочный. И чудится мне, что тот ландыш дышит рядом — с фиалкой.

Валерий Брюсов

Эдгар По

Величайший из американских поэтов родился 19 января 1809 года в Бостоне, США. Его родители, актеры бродячей труппы, умерли, когда Эдгару было всего два года. Мальчика принял и усыновил зажиточный купец из Ричмонда (штат Виргиния), Дж. Аллан. Детство Эдгара прошло в обстановке богатой. Алланы не жалели средств на его воспитание; хотя порой дела их шли неудачно, так что им даже грозило банкротство, мальчик этого не чувствовал: его одевали «как принца», у него была своя лошадь, свои собаки, свой грум. Когда Эдгару было шесть лет, Алланы поехали в Англию, там отдали мальчика в дорогой пансион в Лондоне, где он учился пять лет. По возвращении Алланов в 1820 году в Штаты, Эдгар поступил в колледж в Ричмонде, который кончил в 1826 году. Заканчивать образование Эдгара отправили в университет в Ричмонде, тогда только что основанный.

Эдгар развился рано: в пять лет — читал, писал, рисовал, декламировал, ездил верхом. В школе легко поглощал науки, приобрел большой запас знаний по литературе, особенно английской и латинской, по всеобщей истории, по математике, по таким отраслям естествознания, как астрономия, физика. Физически Эдгар был силен, участвовал во всех шалостях товарищей, а в университете — во всех их кутежах. Характер будущего поэта с детства был неровный, страстный, порывистый, в его поведении было много странного. С ранних лет Эдгар писал стихи, увлекался фантастическими планами, любил производить психологические опыты над собой и другими, сознавая свое превосходство, давал это чувствовать.