Европа и Россия. Тысяча лет противостояния
Шрифт:
Впрочем, все шло хорошо; наше благоразумное поведение перенесло на Голландию раздражение, направленное первоначально против нас, и теперь она так же держит нашу сторону, как прежде поддерживала голландцев. С тех пор, как в Англии образовано новое министерство, мне стало легче. Великий и новый путь, который был проложен Вашим предшественником и по которому Вы, милорд, следуете, привел к самым благоприятным для нас переменам на континенте. Я вполне уверен, что ничто, кроме событий, находящих отклик в ее душе, не может побудить ее императорское величество действовать активно, но теперь она испытывает сильный прилив дружественных чувств к нам; она одобряет наши мероприятия; она доверяет нашему министерству и она дает волю той склонности, которую она, несомненно, питает к нашей нации. Наши враги знают и о [16] щущают это, и это держит их в страхе. Таков краткий, но точный очерк того, что произошло при здешнем дворе со дня моего приезда в Петербург до настоящего времени.
16
Предшественник – это Фокс. Сэр Джеймс Харрис устанавливает
Но узы, связывающие ее (Великобританию) с Российской империей, созданы природой и нерушимы. Соединившись, эти нации могли бы, пожалуй, противостоять всему миру; разъединение существенно ослабляет мощь и значение каждой из них. Англия имеет основания сожалеть вместе с Россией, что императорский скипетр находится в руке, управляющей столь непоследовательно. Ибо российский монарх один повинен в разъединении этих империй».
Из него можно сделать несколько выводов: что императрица руководствуется своими чувствами, а не разумом и практическими сообр [17] ажениями; что ее предубеждения очень сильны, легко возникают и, раз установившись, неизменны, тогда как, напротив, верного пути завоевать ее хорошее мнение не существует; что даже если удается добиться его, то оно подвержено постоянным колебаниям и может зависеть от самых ничтожных случаев; что до тех пор, пока она не будет в достаточной мере втянута в осуществление какого-нибудь плана, нельзя полагаться ни на какие ее уверения, но если она действительно приступила к его выполнению, то никогда от него не отступится, и ее можно увлечь как угодно далеко; что при всех ее блестящих способностях, возвышенном уме и необыкновенной проницательности ей недостает здравого смысла, ясности мысли, рассудительности и l’esprit de combinaison (дара комбинаций (франц.). – Ред) (!!); что ее министры либо не понимают, в чем заключается благо государства, либо равнодушны к нему и действуют или пассивно подчиняясь ее воле, или исходя из интересов групп или частных лиц». [18]
17
Сэр Джеймс Харрис забывает сделать главный вывод, что английский посол является агентом России.
18
В XVIII столетии депеши английских дипломатов с сакраментальной надписью на них – «личная» не должны были передаваться королю тем министром, которому они были адресованы. Что это было именно так, можно видеть из «Истории Англии» лорда Мэхона.
«Едва ли можно сомневаться в истинном отношении покойной русской императрицы к великим событиям, которые за последние несколько лет потрясли вею систему европейской политики. Она, несомненно, уже с самого начала чувствовала фатальные тенденции новых принципов, но, быть может, не без удовольствия видела, как все европейские державы истощали себя в борьбе, которая по мере обострения увеличивала ее собственную роль. Более чем вероятно, что положение во вновь приобретенных провинциях Польши также оказывало сильное влияние на политическое поведение Екатерины. Фатальные последствия страха перед возможностью восстания в недавно завоеванных областях, по-видимому, ощущались очень сильно союзными державами, которые в первый период революции были весьма близки к тому, чтобы восстановить законное правительство во Франции. Та же угроза восстания в Польше, которая разделила внимание союзных держав и ускорила их отступление, точно так же удерживала покойную русскую императрицу от выступления на великой сцене войны до тех пор, пока стечение обстоятельств не сделало дальнейшие успехи французских армий более опасным злом, чем то, которое могли бы причинить Российской империи активные действия…
19
“Сжечь после моей смерти”. Эти слова были написаны в начале рукописи джентльменом, которому она была адресована (У. Коксом. Ред). Преподобный джентльмен заканчивает свой отчет следующими словами: – «Насколько можно в данный момент предвидеть, более вероятным средством покончить с нынешним угнетением является, по-видимому, отчаяние разъяренного одиночки, а не какие-либо систематические комбинации мер в целях возвращения престолу России его достоинства и значения».
Последние слова императрицы, как известно, были обращены к ее секретарю (Зотову. Ред), когда она отпустила его утром в день своей смерти: «Передайте князю (Зубову), – сказала она, – чтобы он пришел ко мне в двенадцать часов и напомнил мне, что надо подписать договор о союзе с Англией».
Глава 2. Исторические документы
Опубликованные в первой главе документы относят ко времени от царствования императрицы Анны вплоть до начала царствования императора Павла, охватывая, таким образом, большую часть XVIII века. К концу этого столетия, как утверждает его преподобие г-н Питт, открыто исповедуемым символом веры английской дипломатии стало мнение, «что узы, связывающие Великобританию с Российской империей, созданы природой и нерушимы».
При внимательном изучении этих документов выявляется нечто, что поражает нас даже больше, чем их содержание, а именно – их форма. Все эти письма являются «доверительными», «личными», «секретными», «совершенно секретными». Но, несмотря на их секретность, частный и доверительный характер, английские государственные деятели говорят между собой о России и ее правителях в тоне благоговейной сдержанности, низкого раболепия и циничной покорности, которые поразили бы нас даже в публиковавшихся донесениях государственных деятелей России. Русские дипломаты прибегают к секретности, чтобы скрыть интриги против чужеземных наций. Этот же метод широко применяется английскими дипломатами для выражения своей преданности иностранному двору. Секретные донесения русских дипломатов окутаны дымкой двусмысленности. С одной стороны, это fumee de faussete (дымка фальши (франц.) – Ред), как говорил герцог Сен-Симон, а с другой, – это кокетливое демонстрирование своего собственного превосходства и хитрости, которое придает неизгладимый отпечаток донесениям французской тайной полиции.
Даже мастерские донесения Поццо-ди-Борго испорчены этой печатью вульгарности, свойственной lilterature de mauvais lieu (низкопробной литературе (франц.) – Ред). В этом отношении английские секретные донесения оставляют их далеко за собой. Они демонстрируют не превосходство, а глупость. Например, может ли быть что-нибудь глупее сообщения г-на Рондо Горацио Уолполу о том, что он выдал русским министрам адресованные английскому королю письма турецкого великого визиря, но заявил «в то же время этим джентльменам, что, поскольку в письмах содержится ряд резких суждений о русском дворе, он не передал бы эти письма, если бы они сами не жаждали так увидеть их», а затем просил их превосходительства не сообщать Порте, что они их (эти письма) видели!
Уже с первого взгляда видно, что гнусность поступка тонет в глупости этого человека. Или взять сэра Джорджа Макартни. Может ли быть что-нибудь глупее его радости но поводу того, что Россия, по-видимому, достаточно «благоразумна», чтобы не ожидать от Англии «оплаты всех расходов», связанных с тем, что Россия «предпочитает играть первенствующую роль в Стокгольме»; или того, что он «льстит себя надеждой» на то, что «убедил русский двор» не быть столь «неблагоразумным» и не требовать от Англии в мирное время выплаты субсидий для войны с Турцией (тогдашней союзницей Англии); или его предупреждения графу Сандвичу «не упоминать» русскому послу в Лондоне о секретах, сообщенных ему самому русским канцлером в С.-Петербурге? Или что может быть глупее доверительного нашептывания сэра Джеймса Харриса лорду Грантаму о том, что Екатерина II лишена «здравого смысла, ясности мысли, рассудительности и l’esprit de combinaison» (духа комбинации (франц.) – Ред.). [20]
20
Или, если проследить эту рисовку глупостью в более поздние времена, то может ли в истории дипломатии что-нибудь сравниться с предложением лорда Пальмерстона маршалу Сульту (в 1839 г.) штурмовать Дарданеллы, чтобы англо-французским флотом оказать поддержку султану против России?
Взять, с другой стороны, то невозмутимое бесстыдство, с которым сэр Джордж Макартни сообщает своему министру, что так как шведы чрезвычайно задеты и унижены своей зависимостью от России, то санкт-петербургский двор предлагает Англии проводить его политику в Стокгольме под британским флагом свободы и независимости! Или сэр Джеймс Харрис, советующий Англии уступить России Менорку а право осмотра судов на море и монополию на посредничество в международных делах не ради получения каких-либо материальных выгод или хотя бы какого-нибудь формального обязательства со стороны России, а только с целью вызвать «сильный прилив дружественных чувств» императрицы и перенести ее «раздражение» на Францию.
В русских секретных донесениях проводится очень простая мысль: Россия знает, что у нее нет никаких общих интересов с другими нациями, но ей надо убедить каждую нацию в отдельности в том, что у нее имеются общие интересы с Россией, а не с какой-либо другой нацией. Английские донесения, напротив, никогда не смеют даже намекнуть, что Россия имеет общие интересы с Англией, а лишь стараются убедить эту страну, что ее интересами являются интересы России. Сами английские дипломаты говорят нам, что, встречаясь наедине с русскими монархами, они приводили только этот довод.
Если бы преданные нами гласности английские донесения были адресованы личным друзьям, то они только покрыли бы позором послов, которые их писали. Но так как они на деле тайно адресованы самому английскому правительству, то навечно пригвождают его к позорному столбу истории. И это, кажется, инстинктивно чувствовали даже сами вигские историки, так как ни один из них не осмелился опубликовать эти донесения.
Само собой разумеется, возникает вопрос, когда появился этот русофильский характер английской дипломатии, ставший традиционным в течение XVIII века? Для выяснения этого вопроса мы должны вернуться ко времени Петра Великого, которое, следовательно, и составит главный предмет наших исследований. Мы намерены приступить к этой задаче, начав с воспроизведения некоторых английских памфлетов, написанных во времена Петра 1, которые либо ускользнули от внимания современных историков, либо показались им не заслуживающими его.