Европа в окопах (второй роман)
Шрифт:
Когда уже были упомянуты капитан личной гвардии, гофмаршал венгерского двора, первый гофмаршал австрийского двора, верховный гофмаршал и другие сановные особы, госпожа Шенбек стала проявлять явные признаки нетерпения. Она была разочарована, поскольку вопреки высоким должностям все эти сановники были в конце концов лишь слугами императора, а она-то надеялась увидеть во главе процессии самых высокопоставленных гостей и различные делегации.
Шпицмюллер усмехнулся:
— Видите ли, милостивая госпожа, когда в древнем Египте хоронили фараона, то целая толпа его служителей и ремесленников шла перед ним в гробницу, чтобы и в загробном мире быть к его услугам. Египтяне были отличными экономистами и, чтобы не лишаться полезных работников, вместо живых рабов посылали
А тем временем под окнами маршировали отряды дворцовой личной стражи, отряд конных гвардейцев, на сей раз спешенных, отряд императорских драбантов… Однако мостовая не гудела под чеканными ударами сапог — парадный похоронный шаг был длинный, медленный и лишь слабо шелестел по камням.
А дальше… госпожа Шенбек вывесилась из окна…
Приближались погребальные дроги с гробом.
Тянули их восемь вороных — черных как уголь. Они шли легко, пританцовывая на нервных ногах, усмиряемые уздечками шталмейстеров, сидевших в седлах на последней паре. Над лбом каждого животного развевался султан из черных страусовых перьев, а поскольку кони при каждом шаге взмахивали головами, получалось, как будто они одобрительно кивают, сознавая всю важность обряда, в котором принимают столь значительное участие.
— Да ведь они красные! — воскликнула пораженная госпожа Шенбек.
— Да, по испанскому придворному церемониалу… — успокоил ее министр.
Погребальные дроги действительно сияли алой и золотой краской на лаке столбцов, колес и балдахина, на тяжелых складках ниспадающей с гроба материи. И в ту самую минуту — госпожа Шенбек сочла это за особый знак свыше, хотя такое уже несколько раз случалось и прежде — солнце прорвало тучи, и в нем заполыхали пурпур бархата и позолота бахромы, бордюр и шнуровка на форменных мундирах гвардейцев и представителей разных родов оружия, в качестве почетного караула вышагивавших по бокам погребальных дрог: четверо личных лакеев усопшего Величества с пылающими восковыми факелами, четверо пажей, гвардейцы из парадной стражи с серебряными топориками алебард над головами, дворцовые гвардейцы в длинных белых свисающих с плеч плащах, под которыми при каждом шаге просвечивал пурпур мундиров с золотым галуном, венгерская гвардейская личная стража в переброшенных через одно плечо леопардовых доломанах, с перьями райских птиц на меховых шапках…
По случайности именно в этот момент советник Шенбек посмотрел на хозяина дома…
Шпицмюллер стоял словно окаменев, ни один мускул на его лице не дрогнул — он весь ушел в созерцание погребальных дрог. Этот пристальный интерес, совершенно явный и ненаигранный, так поразил Шенбека, что даже на какой-то миг отвлек от наблюдения за кортежем. Неужели этот умник, как он часто называл в душе хозяина дома, неужели он…
Но его раздумья были прерваны самим Шпицмюллером, отвернувшимся от окна, под которым уже проходили следующие за катафалком новые отряды гвардейцев, телохранителей из парадной стражи, австрийской гвардейской конницы, роты пехотинцев и эскадроны драгун.
— Любезный друг, — обернулся он к статскому советнику, — у вас как раз хватит времени, чтобы добраться до собора святого Стефана. Я охотно предложил бы вам свою машину, но при таком скоплении народа на улицах вы гораздо быстрее попадете туда пешком. Несколько шагов — и вы на Ротентурмштрассе. Можете пройтись со всеми удобствами и попадете в общество своих коллег прежде, чем к собору подойдет кортеж. Нет, нет, милостивая госпожа, вы с уважаемым сыном тут, безусловно, останетесь и будете моими гостями. Там, с тротуара, вы ничего не увидите, а ваш супруг и отец по возвращении все нам расскажет.
Полагаю, вы у нас отужинаете. А потом я прикажу отвезти вас домой.
Рассказ статского советника Шенбека действительно отличался исключительной подробностью. Хотя с квадратного пространства, которое перед собором святого Стефана отвели высшим придворным чиновникам, всего он не видел, зато чего не ухватило зрение, то вознаградил слух, старательно укладывавший в его памяти имена возвышенные, знаменитые и менее знаменитые, в последовательности, соответствующей положению и значительности их носителей; теперь все они вновь продефилировали в перечне усердного рассказчика: члены правящего рода во главе с Карлом I и его супругой, между которыми шла их старшая дочь — единственная фигурка в белом среди темной толпы, за ними двигались представители дружественных держав и члены родственных королевских и княжеских династий, испанский король Фридрих Август с сыном, болгарский царь Фердинанд, испанский инфант, немецкий кронпринц, шведский кронпринц, затем послы, министры, тайные и статские советники, депутаты сеймов, бургомистры, кардинал доктор Пифль с епископами, прелатами и капитулом храма святого Стефана, генералитет…
Как только перечень перешел от владетельных и знатных родов ниже, Шенбек принялся при каждом удобном случае добросовестно сопровождать называемые имена соответствующими комментариями, например: «Этого я очень хорошо знаю», или «С этим я как раз недавно виделся в отеле «Майсель и Шаден», он еще показал мне стол, возле которого социалист Адлер месяц назад застрелил премьер-министра Штюргка», или даже «Представьте себе, с этим я на „ты"»!
Это были действительно пышные похороны, но хотя рассказ о своих впечатлениях Шенбек дополнил описанием торжественных минут перед святым Стефаном, но и эта обрядовая часть траурного дня подошла к концу, и все, что последовало далее, уже вновь спустилось в личные сферы живых, которых можно было подразделить, скажем, на членов семьи усопшего, участников церемонии и зрителей.
У министра Шпицмюллера был ужин. После повторного приглашения в нем приняли участие и Шенбеки. И по оценке вольноопределяющегося Шенбека-младшего, то есть Фреди, этот ужин был первым и последним номером всей нынешней программы, который вообще заслуживал внимания.
Когда ужин достиг апогея — разумеется, устрицы и шампанское, — Шенбек-младший, да и его мамаша тоже, уже были отнюдь не против, чтобы хозяин дома, выполняя свое обещание, вызвал к дверям дома экипаж, который со всеми удобствами доставит две трети семейства Шенбеков домой. Но самого статского советника министр попросил еще на минутку задержаться.
Разумеется, гость был о себе настолько высокого мнения, что приглашение не слишком его поразило. Скорее своей идее удивился сам Шпицмюллер; он прекрасно сознавал, что статский советник отнюдь не будет равноценным соучастником его рассуждений — точнее сказать, мыслей вслух, которые после нынешнего дня так и просятся ему на язык. Однако причина, заставлявшая его порою «приобщать» Шенбека к таким разговорам, в основном с самим собой, коренилась в другом, скорее всего — в особенностях его собственного характера. Министр знал прямолинейность приятеля, порой доходившую чуть ли не до детской наивности, но в ней было что-то почти трогательное, чему многие, и особенно сам Шпицмюллер, человек прямо противоположного склада, могли бы только позавидовать. Разве не приятно иной раз понаблюдать за взрослым, опытным чиновником, для которого весь мир четко разграничен на белое и черное, а руководящие силы в этом мире, на которых можно переложить всю ответственность, — Господь Бог, император, а также гражданский и уголовный кодекс? И если порой разрешает он себе преступить какое-нибудь из правовых или, скорее, моральных предписаний, то наверняка умеет великолепно обосновать, а тем самым и оправдать каждое такое нарушение. Короче говоря: счастливый человек…
Беседа началась с заверения министра, что о сыне Шенбек может не беспокоиться. Фреди, который недавно был призван в армию, хоть и должен будет пройти пехотную выучку, но потом все это уладится, его направят в интендантство, естественно — в центральное, а значит, он. останется в Вене и как вольноопределяющийся на ночь сможет приходить домой. Нет, нет, не надо благодарить. Это ведь разумелось само собой.
Прозвучало еще несколько незначительных фраз, из которых явствовало, что хозяин дома думает о чем-то другом, и наконец после небольшой паузы: