Европейская герилья. Партизанская война против НАТО в Европе
Шрифт:
«Такой цинизм не есть откровенно аморальная позиция, скорее тут сама мораль поставлена на службу аморализму; типичный образец циничной мудрости – трактовать честность и неподкупность как высшее проявление бесчестности, мораль – как изощреннейший разврат, правду – как самую эффективную форму лжи <…>. Циническая реакция состоит в утверждении, что легальное обогащение гораздо эффективнее, чем разбой, да и к тому же охраняется законом».
Этот цинизм – прямое следствие той идеологической деформации, которая была вызвана посмодернистской рефлексией над поражением левых после 1968 г.
В свою очередь, такая позиция ителлектуалов привела к тому, что сама их роль в политике снизилась. Если до конца 1980-х годов интеллектуалы часто выступали как лица политической оппозиции, то затем они уступили место деятелям шоу-бизнеса не в последнюю очередь именно из-за отказа от просветительской позиции (а также, конечно, из-за неолиберальной деполитизации, особенно усилившейся после краха СССР [Hobsbawm, 2017: 241–243]). Феномен «марксизма без пролетариата» – интеллектуалов, терявших связь с непосредственной политической практикой – появился уже в довоенные годы, но именно в канун 1968 г. «утратил “нерв” своей актуальности – конкретный характер революционной альтернативы капитализму» [Дмитриев, 2004: 477], потеряв связь с массовым движением рабочего класса, заменить который бунтующие студенты не смогли. И если в начале 1960-х политическая и просветительская миссия интеллектуала виделась крайне важной, то сейчас он выступает прежде всего просто как часть «среднего класса». В 1961 г. известный экономист-максист Пол Баран писал:
«Чем реакционнее правящие круги, тем вероятнее, что существующий общественный порядок препятствует освобождению, тем сильнее пропитывается его идеология анти-интеллектуальными и иррациональными настроениями, а также предрассудками. И тем сложнее становится для интеллектуала противостоять общественному давлению, идеологии правящего класса и искушению пожить уютной и сытой жизнью конформистов-работников умственного труда. В таких условиях настоять на функциях интеллектуала и акцентировать его роль в обществе становится делом исключительной важности. Поскольку именно в этих условиях на его долю выпадает ответственная и одновременно почётная миссия сохранения традиций гуманизма, разума и прогресса, которые являются нашим самым ценным наследием, вынесенным из всей истории человечества в целом».
В эпоху господства постмодернизма и неолиберализма эти слова выглядели вопиющим анахронизмом, однако в последние годы наблюдаются попытки вернуть левым интеллектуалам их статус и ответственность, диктуемую просветительской традицией, причем именно в форме борьбы с последствиями постмодернизма и неолиберализма.
В этой связи следует вспомнить блистательную книгу Ж. Брикмона и А. Сокала «Интеллектуальные уловки», которая для понимания и разоблачения постмодернизма является обязательным чтением. Книга эта была написана по следам знаменитой «мистификации Сокала» 1996 г., когда математик левых взглядов Алан Сокал опубликовал в известном журнале постмодернистской направленности совершенно абсурдный текст, принятый редакцией на ура. Книга демонстрирует полную бессмысленность постмодернистского «дискурса» с помощью научного рассмотрения терминологии, используемой Ж. Делезом, Ф. Гваттари, Ж. Лаканом, Ж. Бодрийяром и их последователями. В постмодернизме авторы видят «vulgate that mixes bizarre confusions with overblown banalities» «смешение странных недоразумений и непомерно раздутых банальностей», подчеркивая, что помимо прочего иррационализм привел левых интеллектуалов к отказу от политической ангажированности или к превращению в «подобострастных защитников» «servile advocates» капитализма [Sokal, Bricmont, 2003: 197–198]. И хотя авторы специально отмечают в начале книги, что их мишенью был лишь «эпистемологический релятивизм, а именно идея, которая, по крайней мере, когда выражена отчетливо, состоит в том, что современная наука есть не более, чем “миф”, “повествование”, или “социальная конструкция”».
Важно отметить, что оба автора считают себя левыми, более того, «старыми левыми». Алан Сокал в послесловии к своей статье-мистификации написал:
«Я признаю, что я – растерявшийся старый левый, который никогда полностью не понимал, как деконструкция должна была помочь рабочему классу. И еще я умудренный опытом ученый, который наивно верит, что существует внешний мир, что существуют объективные истины об этом мире, и что моя работа заключается в том, чтобы открыть некоторые из них».
В 2018 г. мистификация Сокала была повторена. Ряд научных журналов принял к публикации заведомо абсурдные тексты якобы по гендерной теории, сознательно сконструированные Джеймсом Линдси, Хелен Плакроуз и Питером Богоссяном в соответствии с «правильными» идеологическими заповедями – новое доказательно деградации гуманитарных наук [Lindsay, 2018]. И все многочисленные попытки как-то оправдать эту ситуацию представляют собой затушевывание очевидности: научные журналы опубликовали полную чушь только потому, что она укладывалась в систему определенных идеологических ожиданий. Это ровным счетом то же самое, что публикация в советских официозных журналах бессмысленных текстов с набором ссылок на «классиков марксизма» и решения последнего съезда КПСС. Разумеется, фальсификации встречаются и в естественнонаучных журналах. Но псевдонаука (в данном случае вернее – паранаука) получила распространение в гуманитарных исследованиях именно потому, что в результате постмодернистского поворота оказались сознательно дискредитированы принципы демаркации научного и вненаучного знания.
Дискредитация понятия истины и науки как процесса ее постижения – при всех необходимых оговорках об отличиях гуманитарных наук от естественных, «теоретической нагруженности факта», неизбежной ангажированности ученых – приводит к деградации науки, ее отрыву от реальности и распространения откровенного шарлатанства как в масс-медиа и книжных магазинах, так и в рейтинговых научных журналах с высоким индексом цитируемости. Либо наука ищет истину – и тогда можно вести содержательные дискуссии о самом этом процессе, либо наука вырождается в схоластику и чисто коммерческое предприятие, к приращению человеческого знания и общественной пользе не имеющее никакого отношения. И подобный поворот зачастую ассоциируется именно с «левой» мыслью, которая отстаивает права меньшинств и отрицает постижимость истины с обязательными ссылками на Фуко, Барта, Лиотара, Бодрийяра и других постмодернистов, но при этом продолжает столь же настойчиво ссылаться на Маркса и даже Ленина [Jameson, 2008: 71–72, 203–206]. Такое превращение революционной теории в безобидный текст – оказалось даже лучшим способом борьбы с марксизмом, чем прямой запрет.
Но дело не только в тупиковости и беспомощности постмодернистской гносеологии, хотя отказ от истины как проявления «господства» означал отказ от исследования социальной действительности, а ведь именно научность в противовес утопии со времен Маркса определялась как главное преимущество левых. «Постмодернистские левые» не могут дать ответа на вопрос: как можно надеяться на борьбу с Системой, если заведомо опираться исключительно на представителей меньшинств, как того требовал еще Маркузе в «Одномерном человеке» [Marcuse, 2007: 260–261], а вслед за ним Фуко, Делез и их последователи? Меньшинства, безусловно, должны получить свои права, но это может состояться и состоялось в рамках капиталистической системы. Ничего специфично революционного тут нет. Такая же ситуация была и с еще одной группой, которую нельзя назвать меньшинством – с женщинами. Феминизм на Западе в целом одержал победу – пусть с серьезными оговорками (например, женское тело в массовой культуре остается прежде всего сексуальным объектом) – без демонтажа капиталистической системы. Капитализм перестроился, местами болезненно, но перестроился. Но только в странах капиталистического центра, для большинства жителей стран «золотого миллиарда», а в остальном мире – при наличии переходных форм – господствует самая зверская эксплуатация, в том числе и женского труда. В самих странах Европы сверхэксплуатации подвергаются трудовые мигранты. Но парадоксальным образом именно такой целостный взгляд на капитализм оказывается для многих левых невозможен.
Характерна в этой связи краткая история антиглобалистского движения. В момент своего расцвета оно пользовалось поддержкой десятков миллионов человек. Борьба против транснациональных корпораций и защищающих их интересы правительств смогла объединить весьма разнородные политические силы. Но отказ от постановки конкретных политических целей, от борьбы за власть, продиктованный как раз «традициями» и идеалами революции 1968 года, быстро вызвал стагнацию движения. Более того, вскоре выяснилось, что интересы антиглобалистских групп из стран «золотого миллиарда» и стран бывшего «восточного блока», Африки, Латинской Америки – различаются [Tarasov, 2008a]. А в этом различии сказались как раз новые классовые различия, не проанализированные и проигнорированные большинством антиглобалистских лидеров и участников движения. Примечателен факт, что в его рамках было создано немало ярких работ, посвященных анализу и критике неолиберализма. Однако теоретических исследований, выходящих за эти рамки, ни в области политики, ни в области экономики практически не появилось. Из анализа неолиберализма выводов сделано не было – если не считать общегуманистический вывод о необходимости устранения этой угрожающей самой жизни на планете системы. Конечно, в этот период создавались работы в рамках мир-системного анализа и концепции «периферийного капитализма», но эти теории возникли задолго до самого антиглобализма. В результате отсутствия политической программы, непонимания организационных перспектив, расколов и дрязг антиглобалистское движение к концу первого десятилетия XXI века бесславно сошло на нет. И причина этому (помимо прочих факторов) – некритическое принятие худшей части «наследия 1968 года» – отказа от «иерархии» в организационной работе и от борьбы за власть. Неслучайно в Европе и США настолько силен рост правых популистских движений (например, «Альтернатива для Германии», «Национальный фронт» во Франции и т. п.) – они занимают нишу, добровольно оставленную левыми [Kagarlitsky, 2017: 73]. Это становится заметно не только при анализе электоральных успехов, но и при исследовании концепций, которыми руководствуются как левые политики (пусть и не напрямую), так и многие левые теоретики.
Случай Валлерстайна
Ярчайшим примером мифологизации 1968 г. являются взгляды одного из самых известных левых мыслителей современности – американского социолога Иммануила Валлерстайна. Его мир-системный анализ, основанный на синтезе элементов марксизма, теорий зависимого капитализма и периферийного капитализма, а также взглядов Ф. Броделя в последние два десятилетия оказался для многих левых теоретиков тем же, чем ортодоксальный марксизм был в первой половине ХХ века. Анализ его концепции интересен именно в связи с тем, как некритическая идеализация наследия 1968 г. приводит к массе противоречий в самой теории и ее идеологизации, которая, в свою очередь, ставит под вопрос достоверность концепции как таковой.