Эйфо

Леди и джентльмены из Федеральной комиссии по коммуникациям, я рад, что имею возможность свидетельствовать перед вами по данной теме.

Мне очень жаль, а может, правильнее было бы сказать, я скорблю, что сведения об этом просочились наружу. Но раз уж известия распространились и вызвали ваш интерес, мне остается только рассказать вам все как на духу и молить Бога, чтобы он помог мне убедить вас в том, что наше открытие совершенно не нужно Америке.

Не стану отрицать, что все мы: Лью Харрисон, радиоведущий, доктор Фред Бокман, физик, и я сам, профессор

Лью, Фред и я обрели безмятежность, сидя в мягких креслах и включив приспособление размером с переносной телевизор. Никаких трав и «золотых правил»; никакого контроля над мышцами; никаких попыток сунуть нос в чужие проблемы, чтобы позабыть о собственных; никаких тебе хобби, даосских техник, гимнастики и медитаций в позе лотоса. Такого рода прибор многие, как мне кажется, смутно предвидели как некий венец развития цивилизации: электронная штуковина, дешевая и подходящая для массового производства, которая может одним щелчком тумблера подарить успокоение. Вижу, у вас тут уже есть такой прибор.

Впервые мое знакомство с синтетической безмятежностью состоялось полгода назад. Тогда же, как это ни прискорбно, я познакомился с Лью Харрисоном. Лью — главный ведущий нашего единственного городского радио. Он зарабатывает себе на жизнь болтовней, и я был бы удивлен, узнав, что вам все выболтал кто-то другой.

У Лью, кроме тридцати других программ, есть еще и еженедельная передача, посвященная науке. Каждую неделю он вытаскивает какого-нибудь профессора из Виандот-колледжа и интервьюирует его по специальности. И вот полгода назад Лью представил в своей программе молодого мечтателя и моего университетского друга, доктора Фреда Бокмана. Я подвез Фреда на радиостудию, он пригласил меня зайти и послушать, и я, будь оно неладно, зашел.

Фреду Бокману тридцать, но на вид он не старше восемнадцати. Жизнь не оставила на нем отметин, потому что он совершенно не обращает на нее внимания. Его вниманием безраздельно завладела штуковина, о которой и собирался его порасспросить Лью Харрисон, — восьмитонный зонтик, с помощью которого он слушает звезды. Это огромная радиоантенна, смонтированная на опоре телескопа. Насколько я понимаю, вместо того чтобы смотреть на звезды в телескоп, он направляет эту штуковину в пространство и ловит радиосигналы, испускаемые разными небесными телами.

Ясное дело, на небесных телах нет людей, которые могли бы построить радиостанции. Просто многие небесные тела испускают самые разные излучения, и часть из них можно поймать на радиочастотах. Оборудование Фреда обладает одной очень важной особенностью — оно способно обнаруживать звезды, скрытые от телескопов гигантскими облаками космической пыли. Радиосигналы от этих звезд проходят сквозь эти облака прямиком на антенну Фреда.

Но это еще не все, на что способна эта штука, и в своем интервью с Фредом Лью Харрисон приберег самое интересное к концу программы.

— Все это очень интересно, доктор Бокман, — сказал Лью. — А теперь поведайте нам, не открылось ли с помощью вашего радиотелескопа нечто такое во Вселенной, что не сумели обнаружить оптические телескопы?

Это и был десерт.

— Кое-что удалось, — проговорил Фред. — Мы обнаружили в пространстве около пятидесяти участков, не скрытых космической пылью, которые излучают мощные радиосигналы, при том что там нет вовсе никаких небесных тел.

— Ух ты! — притворно удивился Лью. — Должен сказать, это уже кое-что. Леди и джентльмены, впервые в истории радио мы даем вам возможность услышать голос загадочных пустот доктора Бокмана. — Они заранее протянули провод в кампус к антенне Фреда. Лью махнул инженеру, чтобы тот дал в эфир принимаемый ею сигнал. — Леди и джентльмены, голос пустоты!

Ничего особенного в этом шуме не было — неровное шипение, словно у проколотой шины. Предполагалось, что шум будет звучать в эфире пять секунд. Когда сигнал прекратился, мы с Фредом неожиданно принялись ухмыляться точно пара идиотов. Я чувствовал себя совершенно расслабленным, по телу бегали приятные мурашки. У Лью Харрисона был такой вид, словно он ввалился в гримерную кордебалета где-нибудь на Копакабане. Он безумным взглядом таращился на настенные часы. Монотонное шипение было в эфире целых пять минут! И если бы инженер случайно не зацепился манжетой за рубильник, оно до сих пор шло бы в эфир.

Фред нервно хохотнул, а Лью принялся лихорадочно листать сценарий.

— Шорох ниоткуда, — наконец проговорил Лью. — Доктор Бокман, скажите, кто-то уже придумал название для этих загадочных пустот?

— Нет, — сказал Фред. — В настоящий момент у них нет ни названия, ни объяснения.

Природа излучающих сигнал пустот все еще ждет своего объяснения, но я предложил явлению название, которое, судя по всему, привилось: «Эйфория Бокмана». Пусть нам неизвестно, что представляют собой эти пустоты, зато мы отлично знаем, как они действуют. Слово «эйфория», означающее блаженное чувство радости, душевного подъема и благополучия, подходит как нельзя лучше.

После эфира я, Фред и Лью были друг с другом сердечны на грани слезливой сентиментальности.

— Уж и не припомню, когда доставлял мне такое удовольствие, — сказал Лью. Искренность ему отнюдь не свойственна, однако он не кривил душой.

— Это было одно из самых сильных впечатлений в моей жизни, — смущенно произнес Фред. — Приятно до невозможности…

Совершенно сконфуженные охватившими нас странными эмоциями, мы смущенно распрощались. Я поспешил домой что-нибудь выпить и угодил прямиком в очередную неприятность.

В доме было необычно тихо, и я раза два прошелся по комнатам, пока не обнаружил, что там кто-то есть. Моя жена Сьюзен, добрая и привлекательная женщина, которая всегда гордилась тем, что хорошо и вовремя кормит свое семейство, лежала на диване, мечтательно глядя в потолок.

— Милая, — осторожно позвал я, — я дома. Время ужинать.

— Фред Бокман сегодня выступал по радио, — произнесла она отсутствующим голосом.

— Знаю. Я был с ним в студии.

— Он не от мира сего, — вздохнула она. — Натурально не от мира сего. А этот шум из космоса — как только его включили, сразу ни до чего не стало дела. Лежу вот, пытаюсь прийти в себя.